В. Пелевин, «Любовь к трем цукербринам»: о заунывный новый мир (Погружаемся с Игорем Лазаревым)

Сегодня мы погружаемся в роман «Любовь к трем цукербринам» - книгу, к которой, как всегда у Виктора Пелевина, сложно подобрать одно определение. И эссе об устройстве Вселенной (мультивселенной, если быть точнее). И постмодернистская фантазия на тему Angry Birds. И памфлет-антиутопия о будущем общества информационного потребления.

Кеша умирает от теракта в своем интернетно-офисном мирке на первых страницах, но это не мешает Киклопу восстанавливать его типичный выходной или переноситься в будущее, которое ждет «креакла» в параллельной вселенной. Именно эта часть – центральная в книге. В декорациях а-ля «Матрица» царствует время победившей виртуальности, и в отличие от фильма братьев Вачовски, отсюда уже никто не хочет шагать в реальный мир. Внутри все пестрые и мрачные приметы популярных антиутопий, снаружи неизбежный пошатывающий систему террорист. Технологии возведены в абсолют, человек все больше превращается в гаджет, процветают виртуальный секс и пророки-приложения, а управляет всей системой как раз тройка цукербринов (привет создателям Facebook и Google).

Книга Пелевина и сама напоминает описанный в ней мир – снаружи сулящая наслаждения яркая сюжетная оболочка, внутри пустоватость и скука. Сюжет «Любви к трем цукербринам» крошится и рассыпается на глазах еще задолго до «повести о будущем», части выходят неравновесными, читатель вынужден прыгать между событиями и героями разных уровней, от креветок до богов, не успевая зафиксировать внимание.

При скудном языке (ахиллесова пята Пелевина, которую ему всегда прощали) и неприглядных персонажах это просто опасное сочетание. А когда следуют длинные описания эффектов бабочки и параллельных миров, заунывность начинает превышать допустимые пределы.

Автор пытается стелить соломку, прямо называя свои рассуждения «научпопом», а предсказания будущего – лишь одним из вариантов. Но оправдания работают только в минус. Если раньше Пелевин требовал от читателя принять правила игры, а затем наслаждаться многомерностью и трансцендентностью, то теперь его же оговорки и расшаркивания убивают вкус постмодернистской фантастики.

Хочется верить, что изображать фирменную авторскую наглость мешает Пелевину только одно – искреннее недовольство собственной работой. Ибо в том, чтобы подбирать определения хипстерам («бесхозный блютусно‑вайфайный голем с очень ограниченным умственным ресурсом») и рукопожатности («по вашему адресу уже выехал вежливый каменный гость»), ничего наглого нет, и странно было бы этого не видеть.

Пелевин по-прежнему исповедует дзен-пессимизм, но в конце старается подарить читателю надежду. Соблюдение заповедей, поиск источников вдохновения, демиурги вокруг нас – радужные банальности финала, право же, не стоили таких усилий.

Увы, но «Любовь к трем цукербринам» - одна из самых заунывных и слабых книг Пелевина. И хотя она не так ужасна, как можно подумать по обложке, но предыдущие тексты, от ключевых романов до ранних рассказов, во время чтения лучше не припоминать вовсе. И тираж в 70 тысяч (вдвое меньше, чем у предыдущего романа Пелевина, «Бетмен Аполло») – вполне адекватная самооценка.