Иван Колпаков: "Новая география: Что происходит в Перми после "культурной революции"

Весной или летом 2008-го я познакомился с Колей Спайдером, вскоре после этого — с Маратом Гельманом; помогал продвигать первую выставку в будущем музее современного искусства PERMM; потом организовал вместе с Иваном Давыдовым и при участии Гельмана интернет-газету «Соль». Из-за «Соли», а особенно из-за Гельмана, в некоторых пермских местах мне теперь не очень-то рады. С одними людьми пришлось расстаться, с другими довелось познакомиться и даже подружиться. То есть «культурная революция» по мне буквально проехалась, но это не в порядке жалобы: о чём-то я вспоминаю со злорадством, о чём-то — с сожалением, но чаще всё-таки с ностальгией.

«Культурная революция»

Собственно, пермская «культурная революция» — история длиной примерно в четыре с половиной года. Осенью 2008 года в здании бывшего Речного вокзала открылась выставка «Русское бедное», меценатский проект тогдашнего сенатора от Пермского края, столичного бизнесмена Сергея Гордеева (сейчас он входит в попечительский совет института «Стрелка»). Курировал выставку Марат Гельман. Денег было много, выставка получилась роскошная; волонтёры подсчитывали посетителей — десять тысяч, двадцать тысяч, тридцать… Вскоре Гельман познакомился с губернатором Олегом Чиркуновым, а потом и вовсе объявил о своём «переезде» в Пермь. В здании Речного вокзала решено было открыть первый в российской провинции музей современного искусства. Он и стал генштабом новой пермской культурной политики. С этого момента и до самого конца Гельман был главным идеологом «пермского проекта»; в столичной прессе его иногда ошибочно называли «министром культуры Пермского края». В общем, справедливо: реально он всем и управлял. Сама идея «пермского проекта» была нехитрая, хоть и по-своему блестящая. Культура обходится дёшево, особенно на фоне всего остального, и пресловутой «социалки» тоже, зато позволяет достичь немедленного и, главное, наглядного эффекта. Три копейки — объект современного искусства; пять копеек — новые автобусные остановки, разработанные в «Студии Артемия Лебедева»; семь копеек — фестиваль; десять копеек — новый театр; двадцать копеек — новый музей. Люди ХХI века предпочитают жить там, где есть какая-то культурная жизнь и какая-то городская среда. Там, где семки, пятилитруха пива и завод, жить неинтересно. Если сделать в Перми какую-то культурную жизнь и городскую среду, то, может, и люди перестанут из неё уезжать. А потом ещё и туристы подтянутся. И то и другое принципиально: где люди — там жизнь. Где их нет — там Сыктывкар, или город Муравленко Ямало-Ненецкого автономного округа.

Пермский проект

Бесконечный фестивальный разгул (местные, укреплённые финансово; франшизные и гастрольные — от «Территории» Кирилла Серебренникова до «Пикника „Афиши“», недельный фестиваль «Живая Пермь», месячный суперфестиваль «Белые ночи») сам Гельман считал простым способом сымитировать столичную жизнь. Не бывает дней без концертов, выставок и перформансов, не бывает пустых вечеров.

Одновременно предпринимались попытки создать институции: музей учредил программу паблик-арта (арт-объекты и граффити на улицах города), а также программу «Арт-резиденция» (с помощью которой в Пермь приезжали художники со всего мира). Открылся Пермский центр развития дизайна, некоторое время им руководил Артемий Лебедев (самые громкие успехи: остановки общественного транспорта, шрифт Permian и навигация для города). Эдуард Бояков основал театр «Сцена-Молот» (экспортный вариант «Практики», плюс спектакли на местном материале — например «Засада» с рэпером Сявой в главной роли). Из театра оперы и балета со скандалом ушёл прежний худрук, его место занял Теодор Курентзис, выкупленный из Новосибирска.

Местная публика разделилась на тех, кто за Гельмана, и тех, кто против; воздержавшихся по правилам коммунальной квартиры записывали в «гельминтов». На страницах пермской печати развернулась широкая дискуссия, посвящённая двум основным темам: «Евреи понаехали и своровали бюджет» (1), «Это не искусство, а какое-то говно» (2).

Весной 2012 года губернатор Олег Чиркунов, главный гарант «культурной революции», ушёл в отставку. Марат Гельман при новом главе региона,  безликом функционере Викторе Басаргине (прежде он был слабейшим министром в правительстве Путина), продержался в кресле директора музея недолго. Летом 2013 года разразился скандал с обидными картинками про Олимпиаду-2014 на фестивале «Белые ночи». Гельману позвонил новый министр культуры и прошептал, что расторгает контракт.

Город, которого нет

Музей современного искусства PERMM

С фасада Речного вокзала (здание построено в 1940 году известным конструктивистом Гринбергом — тем не менее, это сталинский ампир, пусть и не вполне канонический) содрали гигантские баннеры, которые прикрывали обвалившуюся штукатурку и трещины. Теперь вокзал выглядит примерно так, как в 2008 году, то есть до «культурной революции» — это величественные советские руины.

Лестница, ведущая к парадному входу музея, развалилась: тут и там валяются куски бетона и плитки, которые на глазах превращаются в песок. Слева от входа — «красные человечки» (от арт-группы Pprofessors), они держат в руках буквы — «Слава труду». По слегка ревматоидным фигурам можно предположить, что пермяки не раз вступали с ними в ближний бой. Чтобы человечки совсем не попадали, сотрудники музея положили на их деревянные ступни какие-то камни — скорее всего, куски плитки и бетона из развалившейся лестницы.

Газон перед Речным вокзалом выглядит как поле, в котором рылась тысяча кротов. Отсюда выкопали деревянные столбы Николая Полисского, составлявшие объект «Границы империи». На время последнего фестиваля «Белые ночи» их перетащили на городскую эспланаду, а обратно не вернули. Говорят, столбы распилили на дрова и сожгли.

В самом музее — фотовыставка «Дикая природа России — 2012», организованная совместно с журналом National Geographic. Добавить к этому, пожалуй, нечего. Музей PERMM был самой крепкой институцией из тех, что учредили в пору «культурной революции». Пока всё указывает на то, что ему приходит конец.

Остатки паблик-арта

Программа паблик-арта мне и прежде казалась самой примечательной частью «культурной революции». Теперь только эти объекты и напоминают о прежних амбициях местного Минкульта. Бетонные буквы «Власть»; «Ворота Перми» (гигантская «табуретка» Полисского); кирпичное яблоко Жанны Кадыровой; знаменитые «красные человечки» возле здания Заксобрания; жук-скарабей из резиновых покрышек и так далее, и так далее; объектов, на самом деле, довольно много. А ещё есть остатки «Длинных историй» — изначально екатеринбургского проекта, повторённого в Перми с укрупнением масштаба: сотни метров заборов, бетонных и деревянных, раскрашенных художниками со всего мира.

Всё это великолепие постепенно приходит в упадок; новый Минкульт регулярно выступает с противоречивыми инициативами — предлагает совсем убрать объекты, или перенести их в какое-то одно место и сделать «парк с фигурами». У «рядовых пермяков» желание примерно одно — сжечь гигантскую табуретку; остальное местную публику волнует меньше. Табуретка, к счастью, пропитана специальной огнеупорной жидкостью.

Театр «Сцена-молот»

Театр «Сцена-молот» был основан Эдуардом Бояковым — вскоре после выездного фестиваля «Новая драма» (Бояков тогда ещё не рассорился с руководителем «Театра.док» Михаилом Угаровым). На базе «Сцены-молот» проводились два фестиваля: франшизная «Большая перемена» для детей и сугубо пермская «Текстура», про кино и театр. «Текстура» была вообще самым интересным из новых пермских фестивалей. Вопреки изгнанию Гельмана и несколько дегенеративному поведению нового министра культуры, в 2013 году Бояков всё равно намерен проводить «Текстуру» в Перми. Бояков был первым и главным «внутренним критиком» Марата Гельмана. Теперь у Боякова, ставшего ректором Воронежской государственной академии искусств (отныне в Воронеже тоже «культурная революция»), есть возможность на собственном примере показать, как надо. Пока меня терзают смутные сомнения: например, Бояков уже успел взбесить местную публику тем, что снял с фасада академии скульптуру «Музы» (молодая девушка, вылетающая из-за кулис в окружении голубей). Впрочем, Эдуард Бояков, в отличие от Гельмана, знает, что нужно сделать, чтобы всем понравиться.

Теодор Курентзис

Курентзиса справедливо записывают в список своих достижений архитекторы «культурной революции», поскольку именно они выманили его из Новосибирска. Харизматичный дирижёр, приехавший в Пермь со всеми своими музыкантами, обходится Минкульту довольно дорого. Но пермяки, даже те, которых тошнит при одном только упоминании Гельмана, Курентзиса обожают. Обнявшись, сидят на выступлениях Musica Aeterna и ловят каждый взмах дирижёрской руки бывшие волонтёры из музея PERMM и журналисты-пенсионеры из газеты «Звезда». Правда, сквер вокруг оперного театра совсем не подтверждает величие Теодора Курентзиса. Вокруг сломанного фонтана, на котором баллончиком написано «Нефор, не бухай», сидят неформалы с гитарами и противятся призыву. В дверях убогого кафе «Дягилев» — тётка в розовом фартуке, с пластиковым стаканчиком в руках и с сигаретой в зубах. Впрочем, это типичная Пермь, вневременная, дореволюционная и послереволюционная — не хуже и не лучше.

«Пиотровский», Sister's Bar и другие

Книжный магазин «Пиотровский» открылся примерно в одно время с интернет-газетой «Соль» (последняя испустила дух досрочно, ещё в 2011 году), то есть во время «культурной революции», однако фактически — вне её, сепаратно. «Пиотровский» периодически вступал в альянс с революционным Минкультом, чтобы, например, дважды провести Пермскую книжную ярмарку, но как правило — выступал с критикой и Гельмана, и его ближайших соратников. Балансируя на грани рентабельности, «Пиотровский» победно пережил пожар, переезд и «культурную революцию». Это, кстати, очень хороший книжный. Когда-то моим друзьям-пермякам его помогал открывать основатель «Фаланстера» Борис Куприянов — который потом сделал по образу и подобию «Пиотровского» московский «Циолковский» в Политехе. Сейчас «Пиотровский» работает в торговом центре, который называется «Аптека Бартминского». Сюда же перебрался симпатичный местный общепит — бывшее кафе «Арбузный сахар» (теперь — Sister's Bar). Бар и книжный — два центра притяжения в «Аптеке Бартминского»; ещё тут есть магазин винила, закуток с парфюмом и модными шмотками, отдельчик, в котором продают пластмассовые бирюльки и галстуки-бабочки. «Аптека Бартминского» — словно оазис посреди бушующего ада пермской жизни. Здесь всё исключительно симпатично в понимании среднего московского горожанина юных лет. И если бы «Аптека» находилась в Москве, она всегда была бы битком набита людьми. Но в пермских обстоятельствах дела обстоят несколько иначе. Покупателей в книжном — немного, в ресторане — тоже критическое количество; примерно столько, сколько нужно, чтобы они не закрылись совсем.

Торричеллиева пустота

Даже по общероссийским меркам Пермь — город невыдающийся. Последний в списке миллионников, переразвитый в части оборонной индустрии, относительно успешно переживший постперестроечную диверсификацию. Большевики называли его так: «Старая саботажница Пермь». Старая саботажница была наказана — с 1940-х и до конца 80-х это был закрытый город (то есть в сознании прочих жителей СССР не вполне существующий), сидящий на голодном пайке; все ласки и подарки достались Свердловску-Екатеринбургу.

Но жизнь в Перми кое-как теплилась: ещё в XIX веке, в пору расцвета, горожане собрали деньги на театр, ему удалось пережить революцию; накануне прихода большевиков, в 1916-м, в Перми открылся университет — первый на Урале; в Великую Отечественную туда эвакуировали Мариинку — так появился «пермский балет», школа и театр, обе половинки вместе. Пермь всегда была на пороге бедности, но не ниже; по крупицам себя собирала, но в пропасть не падала.

В начале 90-х в Перми не было никаких ресурсов для прорыва: уральской столицей стал Екатеринбург, оборонкой впору было подтереться, культура тешила себя локальными завоеваниями — зато балет и университет, а ещё «деревянные боги» в художественной галерее. В девяностые пермские жители пережили то, что называется хорошим русским словом «облом»: город открыли для страны и мира, но выяснилось, что Пермь стране и миру неинтересна.

Зато в 2008 году началась «культурная революция», обещавшая спустя столетие вернуть Пермь в список российских городов-лидеров; вообще, многое обещавшая — пермским обывателям, бизнесменам, чиновникам, всем. «Культурная революция» даже слишком много всего сулила, страшно и странно было этому верить — и не напрасно. Местных не спросили — да; местным достались крошки со стола — безусловно; но спор обделённого с пережравшим — это самая неинтересная часть «культурной революции», самая пустая, хоть и взявшая на себя основное внимание (ещё наивнее спорить о том, искусство это было или говно, потому что искусство тут вообще ни при чём).

Главная психологическая коллизия «культурной революции» заключается в том, что Пермь меньше всего хотела быть узнанной как «тот город, в котором сейчас Гельман творит чудеса», как «регион — суперпроект Олега Чиркунова», как поляна для экспериментов с современным искусством. Вы нас полюбили, кажется, не за то, за что мы сами себя любим. Оцените лучше, как мы тут не сдохли, хотя вы нас сто лет травили.

Если вдуматься, примерно так местными и воспринималась «культурная революция» — как осознанная и тщательно спланированная травля: красными человечками, обгрызенными яблоками, разнузданными художниками. Но никакого ополчения возникнуть не могло, движение почвенников лишний раз продемонстрировало полное вырождение местной интеллектуальной тусовки. Поэтому пермяки, как и прежде не раз, молчаливо терпели.

Любопытнее всего, как «культурная революция», с её страстной показухой, в принципе обострила жизнь в не слишком комфортном городе, сделала заметнее то, чего не видишь из-за машинальности бытия. На фоне «пермского проекта» вылезла страшная убогость русской провинциальной жизни. В обшарпанных квартирах развесили картины современных художников, а нужна была мебель из «Икеи». «Красные человечки» уместно смотрелись бы на «Красном Октябре» (как уместно смотрелась «Ротонда» Бродского на Елисейских полях), посреди абсолютного благополучия, выученной сытости, удовлетворённой успешности. Однако красных человечков, гигантскую табуретку, остановки Лебедева поставили посреди грязного и полуразрушенного города, в котором не хватает элементарных вещей.

«Культурная революция» должна была начинаться с мещанских радостей — отремонтированных дорог, фонтанов каких-нибудь, фонариков и скамеечек; «культурная революция» должна была хоть как-то облегчить страдания местного жителя. Вместо этого она страдания, выходит, умножала. Потому и была непонятна, а не потому, что это не искусство, а говно.

А ещё пермский чиновник, перевоспитанный «культурной революцией», сделался подлецом с теорией. А ещё «культурная революция» показала, что зло не может быть источником добрых дел: если добрые дела требуют поддержки администрации президента, то, может, и ну их к чёрту, от греха.

Конец истории нам известен. Мне, кстати, кажется, что Пермь в итоге ничего не потеряла, и даже кое-что приобрела. К тому же было чертовски весело.

Источник