«Страх очень хорошо продается. С помощью страха можно манипулировать», - Елена Трубина, доктор философских наук

Тема: о новых (и не всегда радостных) тенденциях развития городов в России и мире, о том, есть ли «та самая» российская уникальность

Гость: Елена Трубина, доктор философских наук, директор Института социально-политических наук УрФУ, эксперт в области урбанистики, автор книги "Город в теории".

Программа: «Социум»

Дата выхода: 1 марта 2015 года

Ведущий: Олег Лысенко

- Скажите, с какой целью вы приехали в Пермь?

- Я приехала, чтобы выступить с публичной лекцией и мастер-классом в ПГНИУ, в Центре сравнительных исторических и политологических исследований. Мои разговоры с коллегами были посвящены новым и не всегда приятным тенденциям развития городов в России и мире и есть ли та самая российская уникальность.

- "Российский город в темные времена" - ваша фраза.

Сейчас я работаю над несколькими исследовательскими проектами. первый связан с мегасобытиями - большими мероприятиями, которые организуют страны для того, чтобы претендовать на большее, чем есть, место на карте мира. Это олимпиады, чемпионаты мира, международные саммиты, биенале. Я рада чувствовать себя членом довольно сплоченной горизонтальной сети исследователей. Часть людей в Англии, часть в Швейцарии, часть в России, на Украине и в Польше. Мы друг друга знаем и вместе пытаемся осмыслить специфику тех событий, которые происходят в Восточной Европе. Мы собирались обсуждать последствия чемпионата по футболу в 2012 году. Очень много написано коллегами по поводу Сочи. Я также писала по поводу саммитов, которые прошли в Екатеринбурге. Как эти события используются местными властями, как на них реагирует публика - это все очень интересно.

- При этом, позиция ваша довольно критическая - с точки зрения городского сообщества, а не элит.

- С представителями элиты я записала более 20 разговоров на условиях анонимности. Большие возможности для общения с представителями элит, со всеми оговорками, дают урбанистические форумы, проходящие в декабре в Москве. Все это дает возможность сопоставить их позиции с позицией исследователей.

- Почему, все-таки, "темные времена"? Что над нами нависло?

- Крайне острая неопределенность, которую испытывают люди в разных частях планеты - это примета современности. В это ощущение угрозы Россия внесла свой вклад своей внешней политикой в последние месяцы. Мне мой английский приятель написал с иронией, что холодная война вернулась. Это была горькая ирония. Чего стоили последние 20 лет с нашими интеллектуальными разговорами и конце прежней истории, о том, что мир стал иным после того, как советский проект рухнул. Ощущение того, что мир перекраивается, что многие наши идеалы демократии и свободного общества не находят отклика у все большего числа людей, ощущение исторического тупика - эти переживания объединяют нас с жителями других стран.

- Мы в России не должны думать, что все это из-за того, что Россия разошлась с Америкой? Это более глубинные процессы?

- Да, этот развод кристаллизовал те недоразумения, негативные тенденции, которые вызревали долго. Этот развод был подготовлен еще и специфическим вектором экономической политики, который сложился в России. Я говорю о том факте, что мы сырьевая держава, что дает ощущение нашей тотальной зависимости от конъюнктуры мирового рынка. Это могло бы сподвигнуть элиты на выработку иного варианта развития.

- Что еще можно добавить к чертам темного времени?

- Я занимаюсь в России тем, что пропагандирую некоторые теории. Сейчас вышло несколько книг, где популяризуются идеи, которые я отношу к негативному урбанизму. Авторы этих книг пытаются зафиксировать несколько негативных тенденций современного городского развития. Например, одна книга называется "Милитаристский урбанизм". Написана она Стивеном Грэхемом. Он пытается показать насколько прибыльным бизнесом стала борьба за безопасность разных элит. В результате возникли экономические милитаристские группировки, которые добились того, что в этой дилемме демократия или безопасность, внимание сместилось в сторону безопасности. Грэхем и еще несколько человек, которые этим занимаются, они разбирают то, какими последствиями это оборачивается для городов - начиная от бесчисленных камер слежения, отслеживания поведения человека в сети, от кооперации полицейских в процессе подавления волны социальных движений и заканчивая тем, что в крупных городах Штатов и Европы избирательно дискриминируются представители меньшинств. Представители мусульманских меньшинств часто расцениваются как враги. Параллели с внутренним российским курсом найти легко, но это скорее глобальная тенденция. Причина в том, что страх очень хорошо продается, с помощью страха можно манипулировать и от городского населения можно добиться многого, если постоянно ему напоминать, что враг не дремлет.

- Линия разрыва проходит не по национальным границам, а по социальным.

- Я стараюсь писать в своих текстах, что происходит сильный трансфер знаний, рецептов, успешных практик. Это могут быть и практики перенастраивания дискурсов, посылов медиа. Чем больше знаком с тем, как работают западные медийщики, креативщики, урбанисты, тем больше понимаешь, какое большое число общих рецептов циркулирует сегодня глобально. И те, кто сейчас вносит очень большой вклад в тотальное упрощение нравов, которым сегодня отмечена интеллектуальная жизнь в России - это просто очень переимчивые ребята, которые внимательно отслеживают и фиксируют самые циничные рецепты спеха, которые были отработаны их западными коллегами.

- Успеха в манипуляции?

- Абсолютно. Ирония заключается в том, что этот популярный тренд на поиск проплаченного Западом врага внутри ведется по лекалам, рецептам, отработанным в других странах. Я говорила на наших встречах, что мы - страна тотальной импортозависимости. Главный тезис в том, что импортируется не только продукция Apple, одежда, продукты. Импортируется рецепты, практики, знания. Здесь очень сложно провести грань между нашим и привозным.

- Всегда ли плохо то, что привозится?

- Грустная ирония в том, что все эти абсурдные разговоры об импортозамещении, которые, конечно же, должна вести власть, о чем же ей еще разговаривать, эти разговоры абсурдны, потому что Россия, ее культура зависит от импорта уже несколько столетий. Мне очень жаль человека, который сейчас возьмется искать "свое" в том, как мы мыслим, чувствуем. Мы стали глобализованным населением. Дело не только в том, что мы носим, но и в том, как мы мыслим. Пытаться нас вернуть в какое-то мифическое советское, российское состояние - это задача провальная.

- Как ведет себя город в темные времена?

- Я очень кратко сформулирую один из своих методологических принципов анализа, который я называю полимасштабность. Процессы в мире проходят в разных масштабах. Все, что происходит в российских городах невозможно анализировать, не принимая во внимание более масштабные процессы. Есть шкала города, есть шкала нации, материка, планеты. Сейчас мы особенно остро понимаем как зависит то, что происходит в Перми или Лысьве от более масштабных тенденций. Дело не только во внешней политике и ответах на нее, а в том, что за прошедшие 20 лет мы, все-таки, встроились в глобальный экономический порядок. Мы заняли очень скромное место, в качестве поставщика ресурсов, сырья, интеллектуальной рабочей силы. Последствия от этой включенности мы начинаем переживать. Та же импортозависимость. Причем здесь город?  Потому для города и наступили темные времена, потому что он, как самостоятельная единица изменений, перестает существовать по политическим причинам, по экономическим и социально-психологическим причинам. Механизмы, собирающие нас воедино, позволяющие говорить "мы" - это не городские и не региональные механизмы. Это механизмы национальные. Национальное телевидение играет роль специфического зонтика, подпирающего под себя разобщенных индивидуумов. Это то, что мы наблюдаем в последние месяцы - попытка националистической мобилизации.

- Это только российским городам свойственно?

- Это глобальная тенденция, но в России она носит какой-то удручающий характер. Снижение самостоятельности городов - это глобальная тенденция. Другой вектор негативного урбанизма - это урбанизм экономии, о котором говорят западные коллеги после глобального финансового кризиса 2008 года. Администрации многих городов и штатов отреагировали на это режимом очень острой экономии. Об этом сейчас у нас тоже заговорили - достаточно послушать последнее выступление вашего губернатора. Этот режим жесткой экономии проявляется в том, что у городов сокращается финансовая база и внешние источники для их экономической жизни. В результате этого, в Штатах несколько десятков городов объявили себя банкротами. Достаточно вспомнить Детройт, пять городов в штате Мичиган и т.д. Это усугубляется тем, что федеральные элиты ведут себя достаточно эгоистично, по рецепту, описанному замечательным географом и мыслителем Девидом Харве, разбиравшем кризись в Нью-Йорке в конце 70-х годов. Тогда он сказал, что финансовая элита спасает самое себя за счет населения. Это происходило в Штатах, это сейчас происходит в России.

Следовательно, если главные экономические тенденции разворачиваются на федеральном уровне, города оказываются жертвами неравномерного развития, недофинансирования, схлопывания бизнеса, что усугубляет ситуацию с поступлением налогов. Я бы добавила сюда деморализацию населения. Оно становится очень сложным материалом для какой бы-то ни было мобилизации. Есть намало общего в том, что происходит в городах России и Запада, но у нас это усугубляется специфической конгломерацией, конфигурацией интересов и специфическим вектором экономического и политического развития, который коллеги называют неопатримониализм.

- Что это такое?

- Государство становится экономическим игроком, который использует все ресурсы в своих интересах. И когда мы говорим о государственных корпорациях, о фантастических бонусах, которые получают управляющие в владельцы корпораций, несмотря на все, что происходит в экономике, мы видим, что это сочетание неопатримониальных и неолиберальных тенденций приобретает в России особенно негативный характер.

- Может быть, это от того, что в России никогда не было самостоятельности поселений?

- Можно добавить... Я просматривала пермскую прессу, там речь идет о моногородах. Это больная тема. Мне не совсем ясно как можно выходить из этой ситуации.

- Но если не спасти этих крупных игроков, эти большие предприятия, население-то с голоду помрет, работать будет негде. Может быть, это правильный подход - затянуть потуже пояса, думать о будущем?

- То, что вы с иронией сейчас описываете, совпадают с результатами интервью, которые я проводила с целью определить какие у людей есть рецепты жизнестойкости. Я разговаривала с разными людьми - были и бизнесмены, и молодые специалисты, и рабочие. По части оптимизма те люди, которые работают в государственных компаниях, бьют рекорды жизнестойкости. Они уверены, что ничего опасаться не надо и все сложности скоро кончатся.

- Национальная мобилизация работает? Я недавно разговаривал с молодым бизнесменом, который уверен, что надо пару лет потерпеть, зато потом мы прорвемся.

- Это случай чистого самообмана. Ты получил немалую часть пропаганды, ты дал себя обработать, поздравляю тебя, но твои изречения про два года чести твоим интеллектуальным способностям не делают. По моим предварительным прикидкам после интервью, очень интересна поколенческая разница. Люди от 18 до 35 говорят о двух кризисах - 2008 года и сегодняшнего, они проводят параллели. Тогда все довольно быстро улеглось и сейчас проводится некая экстраполяция. Тогда тоже кричали о кризисе, но все выровнялось. А люди, которые постарше, они говорят о трех кризисах - кризис 90-х и эти два. Они говорят, что пережили те два и этот переживем. Тогда нашли ресурсы и сейчас найдем. Преобладающие настроения - это надежда и уверенность, что это ненадолго. Когда прикидываешь временной горизонт, который обозначают люди, с какой-то монотонностью всплывает период в 5 лет. "Вот давайте через 5 лет встретимся и вы поймете, как вы были неправы". Может быть, это память о пятилетках, я не знаю.

- Вы говорите, что люди в надежде, они готовы сплотиться. Почему вы, как исследователь, видите в этом негативные тенденции.

- Я не говорила, что они готовы к мобилизации. Мобилизационная риторика есть, как элемент пропаганды, но готовности сплотиться нет. Есть я, есть моя семья, я сделаю все для того, чтобы сохранить работу, чтобы засунуть детей в "далекий от этого всего вуз" . Очень грустно, но желания принадлежать к какой-нибудь реальной общности у них нет. Да, было "мы вам покажем", но желания реально действовать в рамках этого "мы" нет никакого.

- Национальная мобилизация не сработала?

- Абсолютно нет. Я говорю о локальном кейсе - интервью взяты у жителей Томска, Москвы, Екатеринбурга и Питера в течение осени - зимы 2014 - 2015 года. Там были представители разных социальных слоев. Есть изъян в моей выборке - почти все опрошенные имеют высшее образование.

- Есть ли какие-то ростки, проблески? Что делать городскому сообществу?

- Вспоминая то, что делали в прошлом и документировать то, что происходит в настоящем. Гуляя по заснеженным и очень неубранным пермским улицам этим утром, я думала: Черт, ну здорово же было - пермский культурный проект. Уже никогда не пройдет в прежнем масштабе фестиваль "Белые ночи", уже многое остается в прошлом, но очень здорово, что городская общественной организовалась и сделала....

- Я даже "слышу" сейчас крики некоторых наших слушателей: "Никакой общественности тут не было. Это были Чиркунов с Гельманом, которые за государственные деньги порезвились, а пермскую общественность спросить забыли". Была же конфликтная ситуация. Почему вы считаете, что пермский культурный проект - это пример городского выживания, позитивный кейс, а не пример той самой неолиберальной политики, когда элиты устраивают мегасобытия для себя, не учитывая интересы горожан?

- А потому что это сработало. Да, это была часть политики креативной индустрии, да, в город приехал внешний агент, который вызвал к себе неоднозначное отношение. Но это сработало. Я разговаривала со многими людьми, которые так или иначе в этом участвовали, которые приходили посмотреть, послушать. Люди были приятно взволнованы тем, что приезжают иностранцы, что про Пермь много говорят, что есть замечательный июль, когда столько событий, на которые можно пойти. Была местная гордость потому, что все это было не где-то там, а прямо здесь. У людей был стабильный позитивный интерес к тому, что было сделано усилиями самоотверженных людей, которые работали на всех этих мероприятиях. К этому сейчас можно обращаться с ностальгией в своей городской и культурной памяти, рассчитывая на то, что если получилось это, когда-нибудь может получиться и что-то другое.

И вторая вещь - это то, что обязательно надо документировать разговоры, мнения, переживания, потому что мы находимся в грустно уникальном моменте развития российской и городской истории. Никогда еще в истории, жителям глобализованной страны, включенной в мировые процессы, чувствующим себя частью процесса, никогда еще не приходилось претерпевать такие жесткие санкции и ощущать себя гражданами страны - изгоя. Нельзя допустить, чтобы только официальная, тенденциозная, пропагандистская точка зрения осталась в истории. Чем больше мы будем говорить об этом, фиксируя, тем больше вероятности того, что мы их этого когда-то выпутаемся.

- То есть, пока собирать силы?

- Да, искать ресурсы жизнестойкости (смеются).