"Душа тянется к классике", - Владимир Гинзбург

- Я рада приветствовать в студии «Эха Перми» народного артиста России, ведущего артиста Театра-Театра Владимира Феликсовича Гинзбурга.

Владимир Феликсович, поздравляю вас с юбилеем и надо сказать, что ваш юбилей всколыхнул медиасферу нашего города и только ленивый не сказал на этой неделе про день рождения у большого человека русского театра. Мне кажется, что это, отчасти, и потому, что вас можно увидеть в спектаклях разного стиля, разного уровня - и в ультрасовременных постановках, и в классических. Я полагаю, что вам комфортно и там и там. Или хотелось бы больше классики?

- И там и там бывает комфортно и некомфортно.

- Вы довольны своим настоящим днем в театре?

- Душа тянется к классике. Приятно играть хорошую драматургию талантливых авторов - Островского, Чехова, Сухово-Кобылина, Шекспира.

- ...Приятно произносить эти тексты.

- Да-да. Я даже как-то сказал одному режиссеру: «Даже если ваш спектакль не получится, что тоже бывает, одно то, что мы будем месяц - два общаться, допустим, с Чеховым - это тоже неплохо».

- А как быть с современными постановками, если автор еще не признан? Или есть какое-то чутье на то, что он интересный?

- В спектаклях самых современных авторов я почти не занят. Моими современниками были Арбузов, Розов, Володин. Тогда они только начинали. Сегодня, конечно, тоже есть талантливые ребята - братья Пресняковы, Угаров... но я мало играл в этих пьесах

- Жалеете об этом?

- Наверное, да. Одно дело - сидеть как зритель. Другое дело - повариться в этой атмосфере. Это было бы интересно для меня. На земле рождается много талантов.

- Вы оптимист?

- Да. Даже романтик. Я очень люблю, когда все хорошо кончается, когда добро побеждает зло. Я с удовольствие играл в таких пьесах и такие роли, где были положительные герои, которые увлекали публику, делали жизни оптимистичнее.

- Вы сыграли несколько десятков ролей. Понятно, что все не запомнятся. Наверняка есть самые дорогие…

- Конечно.

- Это самые сложные роли? Или это роли, где добро побеждает зло?

- Каждая роль сложна. Каждый раз, когда открываешь пьесу, ощущение - что ты абсолютно не понимаешь, что это и чем это кончится. На душе кошки скребут, и не верится, что это можно освоить, понять, что на это хватит сил, энергии, таланта. Когда хорошая драматургия, на которую душа откликается, тогда легче. А люблю, когда есть хорошие, добрые герои. Я немного сентиментален.

- А как артист может быть не сентиментален?

- Ну да (смеется). Я вспоминаю такие роли, как, например Билл Старбак, "Продавец дождя" - Иван Тимофеевич ставил в 1976 - 77-м году Ричарда Неша, когда я играл странного чудака, который ходит и продает дождь в штате Невада, где все умирает от засухи. И вот он приходит... дождь-то он "продает", но он и несет людям надежду, веру, любовь. Там Валя Михайлова, наша замечательная актриса, с Виктором Саитовым они играли такую пару, любили друг друга. У них не все получалось, а я как бы соединял их и в то же время немного грустил, потому что она и моему герою нравилась. А дождь так и не пошел. И когда я уже ушел со сцены, то вдруг раскаты грома и дождь, ливень. За кулисами реквизиторша тетя Тоня выливала на меня ведро теплой воды и я мокрый, весь зареванный шел на сцену и говорил: "Дождь! Дождь! Дождь!" Зал это все замечательно принимал, потому что люди тоже сентиментальны, им нравится, когда есть что-то высокое, духовное, добро....

- Возможность жить в этом вам дает театр?

- Да. И даже когда я играл Ивана Грозного, и там нас ругали - что это вы, это авторитарность, Иван-царь - зверь. Но мы с Иваном Тимофеевичем не это играли. Это был человек, который тоже переживал, страдал. Мы другую тему нашли. Может быть, это был не совсем Иван Грозный, никто этого не знает. Мы играли человека, который болеет за людей, за страну, за жену - мы это вытаскивали. А пытки и т.д. мы как-то за скобки выводили. Хотя, это была не самая положительная личность в истории. "Деньги для Марии" Распутина Валентина - замечательная была инсценировка. Я играл Кузьму - русского мужика. Меня так трогало, когда люди несли свои рублики, чтобы спасти эту женщину.

- Совершенно невозможно сказать, что Гинзбург - это артист определенного амплуа…

- Когда я был молод, в российских театрах шло очень много пьес Лопе де Вега - и "Собака на сене", и "Учитель танцев". Я был стройный, подвижный, фехтовал, танцевал, поэтому очень много играл таких ролей - ролей героя - любовника. Мне это не очень нравилось, ну ладно. Когда стал постарше, роли стали более глубокими, более содержательными. Мне пришлось играть и в комедии...

- А как вы прекрасны в "Гамлете" Исаакяна, не говоря уже о "Чужом ребенке"...!

- Георгий Георгиевич как-то доверил мне эту роль. Я ему очень благодарен за это. Я играл Фальстафа, когда заболел Евгений Михайлович Шальников заболел, меня ввели в эту роль. Иван Тимофеевич ставил очень смешную пьесу "Сельская любовь". Мы с Лидочкой Аникеевой и Олегом Выходовым играли там. Партнером был замечательный актер, ныне ушедший Александр Иванович Корчажников. Мы очень много с ним вместе играли. Я играл Кречинского, он играл Расплюева. В этой комедии я играл барона, брачного афериста, который выдавал себя за английского шпиона, а Саша тоже выдавал себя за английского шпиона. Она был отставным капитаном. Это очень смешная пьеса. Что в зале делалось....!

- Пермский театр - это ваш единственный театр?

- После того, как в 63-м году я здесь закончил театральную студию - это было училище при нашем театре, поддерживаемое министерством культуры России. Преподавали все наши актеры.  Марк Анатольевич Захаров преподавал фехтование. Он тогда был молодым актером. Он только приехал из ГИТИСа с Ниночкой Лапшиновой, своей женой. Много играл, был замечательным острохарактерным актером - со своим характерным носом, кадыком.

И вот, к окончанию этой студии я даже не получал стипендию, потому что много играл в театре, совмещал. И Кассио в "Отелло" играл...

- О, то есть не в массовке?

- Нет, нет. Играл центральные роли, хотя мне было 20 с чем-то лет. А потом решил "оторвать пуповину" и поехал во Владивостокский краевой драматический театр имени Горького.

- На другой конец света.

- Да. Там был руководитель, замечательный режиссер Натан Израилевич Басин, который когда-то в Перми тоже ставил пьесу и я что-то там играл. Когда он меня позвал, я с удовольствием поехал и четыре года там работал по репертуару. Я сыграл там "Мой бедный Марат", Теодоро "Собака на сене"... очень много замечательных ролей. И я бы никогда оттуда не уехал, и он меня не хотел отпускать, но у меня тут была мама, другие обстоятельства и в 67-м году , когда пришел Иван Тимофеевич Бобылев, мы с ним тут встретились и наше знакомство с ним было не простым. Он не сразу ко мне проникся, но постепенно, особенно когда он вернулся из Театра Станиславского из Москвы, я у него стал играть - это и Сирано, и "Продавец Дождя", и Кречинский, и Вершинин в "Три сестры" и Барон в "На дне".

- И после этого больше не было желания уехать?

- У меня были предложения уехать в разные города. Меня звали в крупные города, вплоть до Ленинграда - там Вадик Голиков - Вадим Сергеевич звал в театр на Рубинштейна. Но я так проникся в систему Бобылева, в его глубину. Мне безумно нравилось как он работает. Я почти на всех его репетициях сидел вначале. И почти до самого его ухода мы были друзьями не только в театре, на рыбалку ездили. Мне говорили - ты, наверное, на рыбалке у него все роли выторговываешь? В нашей компани - Витя Саитов, я, Валерик Троегубов... был закон - на рыбалке о театре ни слова. Песни петь, рыбу ловить - пожалуйста.

- После ухода Ивана Тимофеевича вам сложно было перестроиться?

- Конечно, сложно. У меня театр делится на три этапа: до Бобылева, где были Басин, Менчинский... много замечательных режиссеров; потом был Бобылев - это был театр, который я понимал, принимал, он мне нравился, хотя, конечно были споры, трения, но это было мое; потом пришел другой театр, построенный по другому принципу - какие-то кастинги, в жизнь театра сильно вошла музыка. Если раньше я работал только с Бобылевым, то теперь режиссеры постоянно меняются. Сейчас работаю с немцем, который ставил у нас "Согласный. Несогласный". Сейчас хочет ставить "Ричарда III". Вот он тоже устраивает кастинги, встречи. Это непросто, конечно - понять его язык, чего он хочет...

- Но в переломный момент вы все же из театра не ушли. Есть то, что держит?

- Были мысли об уходе. Но, с другой стороны, я очень люблю театр, сцену. Мне нравится моя профессия. Обрезать ее - это очень сложно. Сложность в том, что сейчас, как требует Борис Мильграм, на роль надо пробиваться. А я привык к тому, что подошел к доске, посмотрел распределение ролей. Нет - так нет.

- Вы ведь еще и режиссер. У вас достаточно приличный список постановок. Была какая-то в этом необходимость?

- Еще когда я учился в Студии, я все время лез к ребятам с предложением помощи, подсказки. Была потребность руководить, учить. Когда уже с Иваном Тимофеевичем работали, был дефицит режиссером, с деньгами было не очень. Он был очень привязчивым к своим людям и неохотно пускал людей со стороны. У него был какой-то свой, авторский театр, который он оберегал. Хотя, вокруг были замечательные режиссеры, и он их приглашал, но редко. И возникла идея, чтобы я поставил сказку "Серебряное копытце". Я с удовольствием работал, все ко мне нормально отнеслись. Это был прецедент. Потом он затих. А потом Иван Тимофеевич уехал в Чехословакию ставить "Вассу Железнову". А он уже начал тут что-то готовить к юбилейной дате советской власти. Он меня пригласил и говорит - вот есть такая идея - Л. Рахманов, "Беспокойная старость". Сначала я отказался, сказав, что не потяну. Он говорит - не беспокойся, работай, а я приеду и, если что, подтяну. И вот я работал. Полежаева играл Александр Иванович Корчажников, милый человек... Галина Федоровна Лунина... Мне было приятно с ними работать, они не кобенились, не выпендривались. Нормально все, в рабочем режиме. В итоге, говорили, что спектакль получился. Были хорошие рецензии из университета, Римма Васильевна Комина, доктор филологических наук, дала рецензию... и так далее. О спектакле писали очень хорошо.

Потом я начал ставить, ставить... Это адский труд, я это понимал. У меня был хороший композитор под рукой - это мой сын, Никита Широков. Мы друг друга с полуслова понимали. Он много писал специально для спектаклей. Потом был "Людовик XIV", "Амфитрион", "Дядя Ваня" Чехова... Мне нравилось. Меня это очень возбуждало, потому что я играл за всех, показывал. Мощных постановочных эффектов у меня было немного, меня это меньше интересовало.

- Вам потом не мешало это в актерской работе, когда вновь приходилось подчиняться?

- Нет, наверное. Я всегда репетировал вдвоем. Например, "Амфитрион" - я ставлю, а Витя Саитов играет. Потом колоссально сложно было мне войти в спектакль. Иногда такое даже не удавалось. Но если мне выбирать для себя между актерством и режиссурой, я бы выбрал актерство.

- А кто вас заразил театром?

- Ни у кого из моих родственников ничего подобного и близко не было. Они все далеки от искусства. А с ума меня свела глупость. Как и все дети, я хотел быть летчиком или моряком. Я занимался в пермском авиаклубе и дальше мой путь был - в училище и в военные летчики. Но случилось так, что я заболел ангиной. Были осложнения. Годы были суровыми, с питанием было не очень хорошо. Это были 50-е годы. Я бы в растерянности, надо было куда-то готовиться поступать. А в это время в школе были какие-то вечера... и мне учительница по литературе сказала: "Вот ты, Гинзбург, сидишь там на последней парте, болтаешь. А взял бы и попробовал поучаствовать". Ну я попробовал один скетч, другой. В школе стали говорить, что у меня талант, что мне надо в артисты. Ну и все это попало на мои мягкие мозги 16-летнего парня, я почувствовал, что мне это нравится. Захотелось славы, успеха. И я пошел поступать не в театральное, а во ВГИКе мне сказали - иди отсюда.

- Почему?

- Ну я был черненький такой, не типаж героев того времени.

- Не было досадно от того, что в Перми вы народный артист, много играете, у вас большой актерский багаж, а у нас тут нет серьезной киностудии, чтобы сниматься в фильмах?

- Конечно. Иногда я смотрю на некоторых наших актеров и думаю, что им бы сниматься в кино с утра до вечера. Помните, у нас было время, когда стали кино снимать, денежки появились. Я снялся тогда в кино у Саши... не помню его фамилию, и даже получил приз. Мы очень много на телевидении работали...

- И ваши коллеги продолжают работать.

- Да. В свое время, когда там была художественная редакция, были поэтические спектакли, драматические спектакли - Футлик делал. И Слава Рассветаев, и Петя Вельяминов - мы не вылезали оттуда. Это была наша вторая работа. Было много концертов, мы объездили с ними весь Пермский край. Я много читал, вел концерты... достаточно богатый опыт концертной деятельности.

- А вы ходите в другие пермские театры, вас интересует что там происходит?

- Я же был пять лет председателем союза театральных деятелей. Вот тут мне пришлось ходить. Я посмотрел все у "У моста"... Сейчас хожу меньше, но хожу.

- Вас что-то удивляет, радует?

- По-разному. Помню, на меня огромное впечатление произвел спектакль Скоморохова "Чонкин". Я люблю, когда люди, человеческое, эмоциональное. "У моста" ставит много хороших спектаклей. И МакДонаха видел, очень сильные спектакли. Я удивляюсь, как Федотову, не имея очень ярких звезд, ставить такие спектакли. Видел в ТЮЗе очень хорошие спектакли.

- Жизнь человека - это не только профессиональная деятельность. У каждого есть дом, тыл, который поддерживает, вдохновляет. В этом плане вам повезло?

- Да. Все мои близкие - хорошие люди. Дети мои, внуки...

- Они заразились искусством?

- Нет. Моя дочь Машенька, она ходила на многие спектакли и я боялся, что она потянется к искусству....

- Почему боялись?

- Потому что это тяжелая профессия и не всегда может сопутствовать успех. Как мою внучку Настю взяли в хореографическое и мы с Машей думали, что может ведь ничего не получиться. И вот маша - она ходила на спектакли, а потом как отрезало. Она закончила филологический факультет, актрисой не захотела стать. Я думаю - ну и не надо. А Никита - он замечательный композитор, очень много пишет для театра. Сейчас он со мной мало работает, я почти не ставлю. Никита все равно театральный человек.

- А педагогика вас не привлекала никогда?

- Было такое, что когда открылся институт искусства и культуры, был образован актерско-режиссерский факультет. Иван Тимофеевич Бобылев стал его завкафедрой, а мы пошли туда преподавать. Это я, Владимир Валерьевич Дроздов - заслуженный артист и Никита Андреевич Ширяев. У нас учился Саша Сумишевский, Жарков Юра... многие выдающиеся серьезные ребята. Но я был очень много занят в театре, репетировал как проклято и я понимал, что надо либо посвятить себя педагогике... там же живые люди, в которых надо вкладываться... Кстати, Этуш - он же был ректором Щукина. И он сказал, что эти годы выброшены из жизни как у актера. И я как-то тихо-тихо слинял.

- Огромное количество поздравлений идет в ваш адрес, вы известный артист. Это как-то помогает, вас узнают на улице?

- Сейчас меньше, сейчас много новых, молодых актеров. Это нормально. Я отношусь к этому философски. Возраст, годы... конечно, приходят другие люди. Бывает грустно, но я говорю себе - а ведь было много хорошего. Иногда подходит взрослый человек и говорит: "Вся наша семья выросла на вашем Сирано". Приводит цитаты, которые, к моему удивлению, помнит.

- Осталась какая-то роль, которую вы не успели сыграть и очень жалеете об этом?

- Я вспомнил Армена Джигарханяна. У него же свой театр, но он не сам сейчас играет. Он говорит, что для того, чтобы исполнить сильную драматическую роль, нужно быть физически очень здоровым. И я это знаю. Это очень сложно физически. На сцене надо "пахать". Я играл Сирано - шесть рубашек менял за один спектакль. Прибегал в гримерку, стаскивал насквозь мокрую рубашку, надевал новую и снова на сцену.

- Это не делает вас менее счастливым…

- Нет, не делает. Но абсолютно счастливых людей нет. И абсолютно довольных тоже нет. Как кто-то сказал - если человек всем доволен и счастлив, скорее всего, он дурак. Возьмите пьесы Чехова. Там есть хоть один счастливый человек?

- Думающие люди - они же всегда такие. Я еще раз поздравляю вас с юбилеем, желаю вам здоровья и хотелось бы вас видеть на сцене больше и больше.