"Психология толпы сегодня поощряема. Мы должны научиться замечать, когда нас переводят из состояния народа в толпу", - Александр Калих

- Мои корни из Одессы, это особый город и мне очень больно наблюдать то, что там сейчас происходит. Это город улыбок, это город в котором хочется любить и влюбляться. Я провел там детство, служил неподалеку.

- А почему вы из Одессы уехали?

- Отслужил в армии и хотел поступить на факультет журналистики. С украинским языком у меня тогда было неплохи, но сдавать экзамены в Киевском университете на факультет журналистики не решился. Не решился сдавать в Москве в МГУ.

- Но там же не надо было украинский сдавать.

- Я просто струсил. А решился в Уральский госуниверситет. Учился вместе с супругой Ириной Дмитриевной. А украинский язык, как и все украинское, мне дорог по сей день. Люблю украинские песни.

Я побывал почти во всех горячих точках. В Чечне, в Молдавии, в Сербии, в Тбилиси…. И что я уловил – везде, где страшно, где кровь, люди вспоминают самые простые песни и поют о матери.

- Вы чувствуете себя пермяком теперь?

- Да, конечно. Я врос всей душой здесь. Пермь – особый город. Я всегда считал его особым. Здесь всегда была вменяемая власть. Говорю это ответственно. Я работал журналистом больше 20 лет в газете «Звезда», потом «Пермские новости».  Даже в годы репрессий, а я знаю эту историю, здесь было мягде. Здесь земляков не давали в обиду. Хотя были и страшные времена – 37- й, 36 – й годы, когда ввели дивизию НКВД и когда каждую ночь уводили сотнями.

Я побывал в Москве, прошел там экскурсию по расстрельным местам и увидел тот гараж, откуда ночью выезжали все эти черные воронки. Вот где в Перми это место – не знаю. Там бы мемориальную доску повесить.

- Вы «Мемориалом» занялись почему, когда, зачем?

- Я мемориалом занимался с детства. Просто не знал, что это Мемориал. Сначала история с моим отцом… Он был преданным коммунистом, большевиком. У него арестовали друга, директора одного завода, и отец писал Сталину. Мне эти письма показала соседка уже после смерти отца. А когда писали Сталину, защищая кого-то из репрессированный – это было безнадежным делом. А товарищ его к тому времени был уже расстрелян.  Отца выгнали с работы и целый год мы чего-то ждали. Мы были детьми и не понимали тогда чего. Его спасло то, что Сталин «вовремя» умер. Никому не желаю смерти, но тут нас это выручило.

Отец, наконец, смог устроиться на завод, работал в типографии… Это долгая история. С тех пор, с детства, я задаю себе вопрос – что это была за жизнь такая, что это было такое серое, темное, о чем шептались. А после 1956 года, когда разоблачили культ личности, когда запретный доклад Хрущева на XX съезде прозвучал, вот тогда что-то стало осознаваться. А потом я окончил университет, потом работал в молодежной газете в городе Кирове и там создал первую свою молодежную группу из старшеклассников – это и был первый «Мемориал».  Мы нашли дневники одного потрясающего человека – дневники с начала 20-х годов. Этот человек был арестован в 37-м. Мы расшифровывали их с ребятами целый год. Я бываю в Кирове – ребята до сих пор это помнят. Потом мы эти дневники опубликовали. Такое нужно делать, чтобы память оставалась.

- Это в каких годах было?

- Это был 1969 год. Мы встречаемся, помним друг друга. Эти ребята остались честными, понимают, что такое мужество, любовь к родине, несмотря на то, что мы знаем очень много о прошлом.

Меня сейчас очень тревожит атмосфера страшной нетерпимости, в которой мы сейчас живем. Все чаще возникают общественные истерики по любому поводу. Какое-то общественное нездоровье, если не сказать болезнь. Человека, мнение которого не совпадает с нашим, мы обязательно считаем врагом. Госдеп, иностранные агенты и вообще сволочи.

- Это свойственно обеим сторонам в равной степени.

- Я не говорю сейчас о сторонах. Это общая атмосфера.

- Я о том, что мы сейчас с легкостью ставим ярлыки: «кремлежулик», «пропагандист», «нацист»…

-Абсолютно. Но есть и другая сторона. Есть болезнь, которая называется «ортодоксия». Кто-то из великих сказал, что как только мы познали свою правду, мы берем ружье и становимся на страже этой идеи. И даже если эта идея устарела и стала просто враждебной человеку, мы стоим на страже и продолжаем, вопреки всему, быть на посту. Особенно опасно, когда этим проникается власть, когда крайности становятся руководящими. Я думаю, что что-то должно меняться, мы должны очеловечиваться. По этому поводу я даже цитату принес: «Вы говорите, что нравственно лишь поступать по убеждению. Я вам прямо не поверю и скажу напротив, что безнравственно – поступать по своим убеждениям. Недостаточно определять нравственность верностью своим убеждениям. Надо еще беспрерывно возбуждать в себе вопрос – верны ли мои убеждения?». Это Достоевский, из Записных книжек. Потрясающие слова. Не стоит хвастаться верностью своим убеждениям.

Об этом книгу «Перемена убеждений» написал Юрий Корякин. В не говорится, что это правильный путь – совершенствовать, менять свои убеждения. Нет  в этом предательства. Есть верность самому себе. Если ты ощущаешь потребность быть честным, то проверяй свои убеждения.   

- У  нас немало примеров, когда руководствуясь именно этим лозунгом, люди менялись настолько гибко, что, в конце концов, мы уже и не знаем какие у них убеждения. (смеются)

- Но мы же всегда знаем как быстро и без труда, без страданий, без самоанализа они меняли свои убеждения.

- Знаете, самокопание «флюгера» - это тема для глубокой докторской диссертации. (смеются) Нам кажется, что делается это с легкостью.

- Да так оно и есть. Что до флюгера – не волнуйтесь. Нет там никаких страданий. Там выгода, там эгоизм в чистом виде. Люди это видят. Не все же так пусты и не задумываются о том, кто выступает перед ними с трибуны или на голубом экране на голубом глазу.

- А вам приходилось менять убеждения кардинально?

- Это происходило постепенно. Когда умер Сталин, мне было 12 лет. Я был в шоке. Взрослые плакали. Потом, в56-м году, я увидел в коридоре техникума бюст Сталина, к нему всегда несли цветы. А после XX съезда я увидел, что этот бюст весь оплеван. Это произвело на меня страшное впечатление. Надо было думать, надо было к чему-то приходить. В голове был сумбур. И мне показалось, что убеждения, которые изложены в Библии – они вечные. Если я буду делать что-то для того, чтобы было больше добра  - это вне партий, вне пропаганды. И вот поэтому я выбрал «Мемориал». «Мемориал» - это чувство вины и желание помочь.

(перерыв)   

- А как вас представить, Александ Михайлович. Я-то понимаю, о ком идет речь. И многие понимают, но есть и те, кто понятия не имеет о ком идет речь.

- Член правления международного общества «Мемориал» и журналист.

- Общественник, философ, правозащитник…

- Нет, я не шумный. Я не лезу на трибуны и мне это не по нутру. Испытываю плохие чувства, когда кричат о национальностях.

- Последнее время стало модно поднимать национальный вопрос везде. И не только в России. Почему?

- Идет какой-то мировой процесс самоопределения народов. Видимо, достаточной культуры для того, чтобы не толкаться плечами, пока нет. То мои предположения. Ничего страшного в самоопределении нации нет. Страшен нацизм. Я и сам считаю, что русская нация – это нечто более высокое. Ничего в этом опасного нет. Каждый народ должен гордиться своей историей. Плохо, когда перехлестывает, когда все другие становятся гадами, достойными уничтожения.

- А когда это началось, по вашему мнению?

- Это было всегда. Только раньше – в скрытой форме, а сейчас полезло наружу.

- А как же СССР, сплав народов?

- Мы победили нацизм, но мы так и не разобрались- что это такое. И когда он сейчас возвращается, мы путаемся. Ведь там много правильного – не надо пить водку, надо быть чистым, долой понаехавших… И так далеко заходит, что некоторые наши юродивые кричат здесь, что надо гнать, резать , бить.  Это стало открытым.

Меня еще второй вопрос  беспокоит. Вот как вы считаете, народ всегда прав?

- Нет.

- А когда он не прав?

- Народ всегда неправ, потому, что народ не может быть чем-то единым целым. Некоторые представители народа могут быть правы или неправы, а народ, в целом, как организм, намного менее организован, чем отдельный его представитель.

- Так давайте не путать народ и толпу. Народ – это организм, гораздо более сложный и совершенный, чем толпа. Этим занимался наш известный психолог, академик Бехтерев. Тот самый, который в 30-х годах, вернувшись после визита к Сталину и его спросили «как?», он сказал… не буду повторять это слово, которым он назвал Сталина, но через неделю Бехтерева не стало. Так вот, он исследовал толпу, проводил замеры на митингах и наблюдал, что происходил с человеком, который из частички народа становится частичкой толпы. И он пишет, что можно определенно сказать, что личности в толпе проявляют такие свои стороны, которые скрыты в индивидуальной жизни.

Был известный французский мыслитель Густав Лебон. Его книга «Психология народов и масс» была настольной книгой всех политиков. Ее читали и перечитывали Ленин, Гитлер, Муссолини, Сталин. Книга о том, как превратить народ в толпу. Механизмы, методы, технологии. Вожак может быть умным и образованным, но эти качества ему скорее вредят. Ум делает человека более снисходительным, открывает сложность вещей и дает возможность выяснять и понимать, а так же значительно ослабляет напряженность и силу убеждений. Ум необходим для того, чтобы быть проповедником и апостолом. Великие вожаки всех времен и особенно вожаки революции отличались чрезвычайной ограниченностью. Причем, наиболее ограниченные пользовались наибольшим влиянием. Толпе не нужен умный человек. Она не нуждается в нем. Толпе нужны самые простые рецепты, призывы и лозунга. С народом все сложнее, он состоит из разных людей. Даже в несвободном государстве народ остается народом, с ним сложно совладать.

Психология толпы сегодня поощряема. Мы должны научиться замечать, когда нас переводят из состояния народа в толпу. Надо научиться быть независимыми, что сравнимо с подвигом. Надо проверять любую информацию, которую нам дают.

Нельзя ненавидеть целый народ, даже если о нем говорят гадости. Нельзя считать народ фашистским и утверждать, что народ избрал нацистский путь. У каждого из нас есть возможность использовать разные источники информации, чтобы проверить самого себя и не превратиться в тупого ортодокса. Ортодоксы нужны сегодняшней политической власти. Об этом надо помнить, если мы хотим быть свободными.

- Свободным быть довольно трудно. Вам ли этого не знать! Свобода накладывает такое количество ответственности и ограничений, которое очень сложно переварить человеку, ранее их не ведавшему – вот в чем проблема. Свобода значит, что ты сам определяешь – чть можно, а что нельзя. Гораздо проще, когда за тебя все решили.

- Это абсолютно совпадает с тем, что я говорю молодым ребятам, которые приходят в «Мемориал». Это не просто слова – это способ жизни. Могу сказать, что уже выросло не одно поколение ребят, которые определились в жизни так, как мне хотелось бы. Я могу гордиться тем, что «Мемориал» остается самим собой, несмотря на преследования, которым он сегодня подвергается. Его поддерживает молодежь, как только вникают в то, чем мы занимаемся.

Оглядываясь, я могу с уверенностью нескромно сказать, что жизнь прожита не зря. Я знаю, что то, что я создал больше 25 лет назад, вырастило столько прекрасных людей…! «Мемориал», а значит и я, неким образом сказались на их личной судьбе. Я всегда хвастаюсь тем, что у нас дело не в политических убеждениях, а в какой-то внутренней атмосфере любви и сострадания к слабому. Я горд тем, что многие волонтеры находят себе пару. Потом рождаются волонтерята. К нам приезжают зарубежные волонтеры. Сейчас есть замечательная пара. Они полюбили друг друга здесь. Это немец и Аня – шведка. Мы их обоих любим. Меня это забавляет и радует.

- Вы как секта.

- Секта? Надо разобраться, что такое секта. «Секта» - это оскорбительный термин, который используют противники. Караван идет. Не так все плохо и безнадежно. Нас поддержал суд, когда прокуратура выдвинула свое обвинение. Наша деятельность признана законной нравственной и не подлежащей сомнению.

- Что-то изменилось бы в вашей жизни, если бы суд вынес иное решение? Вы бы изменили свои оценки?

- Конечно нет. Как говорят наши заклятые друзья – «Вы Пермь-36 делаете для себя. Вы там будете сидеть». Сидели там, между прочим, люди и получше меня. Разные писатели, поэты…

- Время было такое, что сидело немало людей и похуже вас.

- Знаете, я хочу знать тех, кто лучше. Подлецы есть всегда и везде. Не равнять же на них свою страну и образ жизни.

- В условиях, когда постоянно чувствуется давление, у вас получилось не огрубеть, на окружить себя защитной оболочкой цинизма?

- Трудно сказать. А вам как кажется?

- Вы журналист с огромным стажем и понимаете, что в борьбе за правое дело невозможно сохранять чистые руки, тем более, если эти руки держат только перо.

- В какой-то степени я перестал быть журналистом, поскольку не смог найти свое место. Не потому что я самый лучший, нет. Просто не смог почувствовать себя не гадом, не сволочью, не предателем, который готов за какие-то деньги продвигать на выборах любого. Хотя, начинал газету «Пермские новости», был замредактора. Это не значит, что вся пресса такая, но я свое место не нашел. Мне надо было выбрать: или «Мемориал», где обстановка та, которую мы сами создаем – это создание вне власти, вне политических течений. Мы установили для себя моральный кодекс.  Не очерствел ли я… Не знаю. Ребенком я был гораздо невиннее, вы правы. (смеются).

- Расскажите о своей семье. Что для вас семья.

- Это два сына, пять внуков. Вся семья журналистская. Сыновья, в отличие от меня, лучше определили себя в профессии. Старший сын долго работал на Т-7, сейчас редактор журнала «Мы земляки». Младший сын живет под Питером. Правозащитник. Пишущий правозащитник. Пишет в Независимой газете, в Новой газете. Ирина Дмитриевна тоже журналист. Очень много работает много пишет.

Можно, наверное, было бы достичь большего таким семейным коллективом. Но, может быть, еще не вечер.