Программы / Дневной прямой эфир

Ведущий: Евгений Евтушенко у нас в гостях, друзья. Вот в одном из интервью вы сказали, что это одна из ваших любимых песен. И мы решили начать с «We shall overcome».

Евгений Евтушенко: Не только. Я сейчас делаю шоу со своими американскими студентами в Оклахоме. Мы делаем… это шоу будет осенью 12 октября. Ведь этот год особый. Потому что убили одну американскую студентку, которую… один солдат Национальной гвардии. Годовщина исполняется, давным-давно, сорок лет исполняется с той поры, когда я написал стихи «Цветы и пули». Она просто подошла к нему Жуткая история была. Подошла к нему. Это национальные гвардейцы вошли в студенческое общежитие, когда у них было протестное движение. Она подошла, это была Аллисон Краузе. Она вложила цветок в дуло его винтовки и сказала – мир. А он так растерялся. Это был какой-то малограмотный вообще человек. И он выстрелил совершенно случайно. Он испугался. И выстрелил, и убил. И были огромные демонстрации тогда. И я написал тогда стихи. И они распространялись тысячными листовками. Я влюбился в Америку, которую я видел в 60-м году. И дальше, и дальше в 60-х годах. Потому что я никогда не видел демонстрации протеста в нашей стране, конечно. Их не было. И та Америка, мне она очень понравилась. Я многому научился. Когда я видел волну гражданской. Понимаете, вот гражданская лирика, такая, международная, которая… у меня потом волна у меня была такой лирики. Когда я видел в оном строю Мартина Лютера Кинга, Роберта Кеннеди, Доктора Спока, Артура Меллера, совсем тоненькую, как тростиночку, Джоан Баэз, которая пела эту, с моей точки, бессмертную песню. Она для меня бессмертна. А уже мои студенты сегодняшние, они не все ее знают. Поэтому, я, когда увидел, что они не знают вот эту песню, я даже шоу назову свое «We shall overcome». Она им очень понравилась. Потому что есть вещи, которые нельзя забывать. Вот я считаю, что наш народ не должен забывать то, когда много лет назад в 68-м году на лобном месте выехало несколько человек, всего несколько человек, и протестовали против вторжения наших танков в Чехословакию. Я в этом момент был в Крыму. И тоже протестовал. Не потому, что я не любил свою Родину. Наоборот, потому что я любил свою Родину. Мне было стыдно. Я понимал, что это неправильное что-то сейчас происходит. Я ведь всегда был социалистом-идеалистом. И у меня какое-то было чувство, что эти танки, вошедшие в братскую страну, никем не позваны. А, в общем, когда им наврали, солдатам, и сказали, что это там, ????????? (неразборчиво) реваншисты хотят захватить страну и так далее. Там очень много было самоубийств, вы знаете, ???????? (неразборчиво) наших солдат и офицеров. Это был тяжелое для меня, одно из самых трагических. А вызнаете, что… может быть, я даже застрелился бы или покончил жизнь самоубийством, если б я не написал этого письма. Оно было совершенно искренним. Совершенно искренним. И даже политбюро наше поняло это. Потому что 12 писателей потом, неизвестных мне, написали письмо мне с требованием выбросить меня из Советского Союза. А как я об этом узнал? Узнал гораздо позднее. Когда Брежнев умер, его помощник мне позвонил и сказал - Евгений Александрович, я хочу вам подарить один документ. Письмо ваших братьев-писателей, которые предложили вас выкинуть, и лишить вас советского гражданства за ваш протест против Чехословакии. И вы знаете, что, говорит, политбюро отказалось выслушивать. Сразу же Косыгин прервал и сказал - Слушайте, ну, это же явно могли написать только завистники Евтушенко. А Брежнев сказал – товарищи, давайте вспомним-ка, что мы сами переживали, сами переживали в этот день. И вдруг он мне сказал, оказывается, такую вещь. Когда хотели поставить, один из помощников хотел поставить, он сказал - я до сих пор не уверен, что мы поступили правильно. Ну, я полагаюсь здесь на информацию его помощника. Когда Брежнева уже не было, мог не врать. А я отказался. Я сказал – вы знаете, отдайте в архив, я не хочу. Мне трудно будет видеть потом этих людей.

Ведущий: Фамилии читали?

Е.Е.: Нет, я отказался смотреть. Что вы? Трудно было видеть людей таких. Вы знаете, кстати, чем закончилось? Я, в конце концов, приехал в Чехословакию через лет 17-18. Меня не пускали туда. Так меня не пускали, как поэта. Потому что они боялись, что меня очень встретят слишком с большим энтузиазмом, будут благодарить с лишком. Не хотели этого. А пригласили меня чехи, очень умно поступили. Они пригласили меня как фотографа. Сделали мне фотографическую выставку. Это было в Злато Място, там, в Праге есть чудесное место, там мне в галерее устроили. Но у меня было человек тысяч 70 пришло на мою фотовыставку за неделю. Это вообще рекорд был. Конечно … нет, им нравились тоже фотографии мои. Но они пришли главным образом, чтоб пожать мне руку и сказать «спасибо». Вот, что такое патриотизм. Конечно, меня некоторые называли антипатриотом за это. Что они поняли миссию там, наших, так сказать, армии и так далее. Прошла женщина, сказала – товарищ Евтушенко, на хорошем русском языке, я учительница русского языка и литературы. Я, когда танки Брежнева вошли в нашу страну, я пришла в школу, я сказала, что я больше не буду преподавать русский язык и литературу. Мне слишком горько, потому что я целовала ваши танки, которые освобождали когда-то нас от фашистов. А здесь? Я не понимала, почему они оказались здесь. И вдруг я вернулась через несколько дней, я услышала ваши стихи – «танки идут по Праге в закатной крови рассвета, танки идут по правде, которая не газета. Танки идут по соблазнам жить не во власти штампа, танки идут по солдатам, сидящим внутри этих танков». И ваша телеграмма протеста и поддержки правительства. В общем, я вернулась в школу и сказала – нет, я буду преподавать русскую литературу и русский язык. Потому что товарищ Евтушенко защитил в этот момент свой народ. И я сказала от обвинения огульного в том, что это по настоянию народа. И спасибо товарищу Евтушенко, сказала она мне, что вы меня спасли от ненависти к вашему языку, к вашей литературе, к вашему народу. Вот, видите, какую роль, в конечном счете, этот поступок сыграл. Так что, вот, что такое патриотизм. И думаю, что те американские юноши, которые выступали тогда против войны во Вьетнаме, они совершенно правильно делали. Они спасали престиж Америки. Я спасал, насколько, конечно, я мог, престиж моей собственной страны, которую я люблю и ради которой я живу и работаю.

Ведущий: Вот Яромир Ягр – это чешский хоккеист, очень известный сейчас, выходит на площадку в майке под номером 68. Говорит, что для него это принципиально. Он абсолютно не является каким-то там русофобом, или как бы то ни было. Он просто считает, что 1968-й – это событие, которое перевернуло историю его страны, и историю его семьи, в частности. Если бы вдруг когда-нибудь вам предложили майку выбрать, в которой выходить на площадку, вы б какой номер поставили?

Е.Е.: Вы знаете, у меня почему-то номера… я сейчас не хочу обидеть его, это его точка зрения. Не знаю. Я бы все-таки… может быть, я вообще не захотел бы никакого номера. Потому что у меня номера с детства ассоциируются с совсем другим – с номерами на ватниках заключенных в наших лагерях, которые я видел на станции Зима рядом с моей… А вообще, если говорить о самых счастливых годах, конечно, это был 45-й год, когда я приехал из Сибири в Москву. Мама была у меня на фронте, пела песни. А я продавал сигареты… нет сигарет тогда не было, тогда были папироски. «Гвоздики» их называли. Я покупал пачку, как многие дети моего возраста, и продавал поштучно, надрывая пачку. Мы все, все дети, которые торговали, все, у которых мамы были на фронте, они все торговали. Вот это был маленький наш заработок. И мы пришли все, и все мороженщицы, продававшие мороженое, все пришли тогда на Красную площадь, и все мы раздавали бесплатно наш маленький, так сказать, сокровище, которым мы владели. И там было потрясающе. Знаете, красная площадь была уставлена вся ???????? (неразборчиво) патефонами. Они стояли прямо торцах. Играли «Брызги шампанского», играли «Рио-рита», другие вещи. И я, между прочим, до сих пор мечтаю поставить фильм. Это было 5 мая. Потому что 5 мая уже ясно было, что была победа. Это собрался народ тогда. Я бы поставил такой фильм 5 мая. А знаете, что на Мавзолее сидел, вот я помню абсолютно, сидели двое летчиков из «Нормандии-Неман», и, обняв одного безного инвалида нашего, и вливали ему в рот какой-то коньяк, по-моему, французский. Вот я видел, как. Это был потрясающий просто день в моей жизни.

Ведущий: Вот сейчас, 9 мая, в день 65-летия Победы, очень много перед этим праздником, после этого праздника велось дискуссий, в том числе, и вполне себе в либеральных кругах о том, что, де, ведущие представители президенты и премьер-министры стран-участниц этой войны, не приехали на Красную площадь. По разным причинам. Там, объясняли экономическим кризисом, еще чем-то. Ваше мнение на этот счет? Они должны были вообще приехать? Они обязаны?

Е.Е.: Ну, с моей точки зрения. Знаете, ну, если они не понимали, что… конечно, они должны были приехать. Но если они не понимали это, это их проблема, не наша. Но мы не должны отвечать тем же никогда. Кстати, не все американцы так отвеча… В знаете, вот я выступал, сейчас я получил… меня наградили такой почетной грамотой американо-русской культурной ассоциации. Это было 20 октября прошлого года. Эти грамоты были…только такие несколько человек всего – Ван Клайберн, как мы его называем Ван Клиберн, Ростропович, Игорь Моисеев, Дэйв Брубек и переводчица американской литературы за огромные усилия, плодотворные усилия, направленные на взаимопонимание наших народов – американского и русского. И был огромный прием в мою честь, и посол там наш был. И я, конечно, очень гордился. Мне вручили копию, небольшую копию той статуи, которую открыла Хиллари Клинтон одновременно в этот же день в Москве. Это статуя, где разделенный времен6ем Пушкин и Уолт Уитмен жмут друг другу руки. Хотя их разделяло время. И я видел и слышал столько воспоминаний хороших просто от американцев. И, кроме того, наши ветераны, конечно, меньше всего встречающиеся с ветеранами Эльбы, они все равно встречаются, независимо ни от чего. Многие американцы помнят. А я был счастлив, что вот сейчас, я знаю, что в этот год вот в Америке читали мои стихи о встрече на Эльбе, вот которые я написал очень давно, когда был в доме одного американского рабочего. То есть, многие американцы это помнят и не забыли. И надо отдать должное нашим некоторым ветеранам, что они, разговаривая, не смотря на то, что приехали, не приехали официальные представители, они вспоминали и ту роль, которую сыграли наши союзники.

Ведущий: Там первых лиц не было.

Е.Е.: Да. Ну, я это говорю, ну, еще нужно тут понять всякие тут метеорологические, всякие, так сказать, условия, разные вещи, которые происходят в мире. Думаю, что дурного умысла здесь большого не было. Но мне очень понравилось, что многие наши люди говорили в этот день, вспоминали добрыми словами тоже наших союзников. Если они об этом не говорят, то мы не должны упускать, что это была наша общая победа. Ни мы не должны присваивать себе эту победу полностью, и ни они. Они тоже не имеют этого права. С высадкой «Нормандии-Неман», конечно, они очень сильно сделали ошибку, что не пригласили наших. Это была просто ошибка. Потому что, если бы не было Сталинграда и героизма русского народа, то и не было бы победы. И возможности высадиться в Нормандии. Безусловно. Так что, знаете, не надо, если они поступают не так, как хотелось бы нам, не надо это ???????? (неразборчиво), вот и все. Не надо отвечать тем же. Надо быть выше иногда.

Ведущий: У нас в последнее время в российском обществе идет достаточно широкая дискуссия по поводу возможной, скажем так, «сталинизации», что ли нашей, ну, обычной повседневной жизни. Образ Иосифа Сталина переходит постепенно, ну, не знаю, в какую-то плоскость героического эпоса в определенном смысле. Коммунисты считают своим долгом, я не знаю, там, выступать с требованиями дать им разместить генералиссимуса на плакатах ко Дню Победы. Либералы уверены в том, что это преступно. Отечественная война завершилась Нюрнбергом. Советский Союз и, скажем так, коммунизм, коммунистическая идеология до Нюрнберга не дошли до своего. А он нужен?

Е.Е.: Вы знаете, это сложная очень вещь. Во всяком случае, время, когда бы он мог состояться, оно уже ушло и потеряно. Сейчас будет неестественно заниматься этим сейчас, вот, например, с моей точки зрения. Просто время, может быть, это вовремя не было сделано. И мне кажется, что достаточно… вы знаете, вот я честно вам скажу. Не всегда очень часто я разделяю, так сказать, все официальные заявления. Я считаю, что в выступлении Медведева по этому поводу достаточно тонко были снюансированы все вопросы. Он учитывал разные мнения. И, по-моему, он коснулся всех взглядов этих, и все-таки сказал, что мы не должны забывать, конечно, о том, что… Конечно, Сталин был командующим армии. Но, в то же время, мы не должны забывать и его ошибок и во время войны допущенных, и по отношению к собственному народу. Так что, я считаю, что это все было достаточно хорошо уложено в этом небольшом выступлении. И уже то, что все-таки проходило, давайте так уж говорить, что проходила открыто эта дискуссия, это тоже все-таки показывает, что, если мы еще не пришли, так сказать, к какой-то к такой уж, действительно, идеальной демократии, которую нам бы хотелось, но все-таки зачатки нашей демократии в нашем обществе существуют. И люди обсуждают спокойно и даже иногда не спокойно, но все-таки так, не вцепляясь друг другу в глотки, эти вопросы. Это то, что обсуждалось, и, в общем, не пересилила точка зрения необходимости обязательного появления сталинских… она не пересилила.

Ведущий: Вы сказали, что мы, может быть, не дошли до идеальной демократии. В Америке демократия идеальная?

Е.Е.: Да ну, вообще, где она идеальная? Потому что сами люди не идеальны. И, вообще, неизвестно, дойдем… Знаете что у меня были такие строчки в песне из спектакля «Тиль Уленшпигель». «Но все-таки на свете есть свобода, хотя бы за свободу умереть». Ну, это в марше гёзов, которые умирали за свободу. Но все-таки лучше жить во время этой свободы. Но ощущая свободу, безусловно, как ответственность. Не за свободу убийц, не за свободу мошенников, не за свободу воров, которые понимают тот тезис по-своему, и прекрасно применившись к этому, стараются демократию под себя подстроить. Вот это тоже… вот это противоборство является борьбой за свободу, как за ответственность человека за свои поступки, и ответственность за других людей.

Ведущий: Один из пермских поэтов и певцов Олег Селезнев в свое время спел песню, которая здесь вот в Перми была настоящим хитом. «Назад в Уэмбли, автостопом до Вудстока». И там были такие строчки. Ну, он призывал всех вернуться туда, где еще не всем правят деньги, где еще жива Дженис Джоплин и не отлита пуля на Джона Леннона.

Е.Е.: Очень хорошо. Я знаю эту песню.

Ведущий: Вы бы подписались?

Е.Е.: Абсолютно. Но, вы знаете, что, немножко я бы… Нет, мне эта песня очень понравилась. Я слышал ее. Понравилась она мне очень. Но я считаю, что сейчас не так далеко, если так можно сказать, наш русский Вудсток - это Грушинский фестиваль. И я счастлив тому, что я приехал в Пермь, и рядом с человеком, который сейчас сидит со мной в студии. Это вот Алеша Гавриленков, это директор Грушинского фестиваля. Он согласился повозить меня сейчас по России после приезда из Америки. Я очень рад, потому что я побывал в Грушинском фестивале. Я просто совершенно с опозданием, признаюсь честно, но я просто влюбился в этот фестиваль. Это более 50 тысяч людей, гора, усеянная этими фонариками, так дружелюбно подмигивающие вам, люди, подсказывающие все строчки вам, если вы сбиваетесь. Это неправда, что в нашей стране не любят поэзию. Я вот выступал в Кунгуре вчера. Видели бы вы, какие там были замечательные человеческие лица, целомудренно ожидающие чего-то нового. Им хочется услышать поэтического слова. Знаете, сейчас проблема России – это сейчас… России не хватает сейчас великих писателей. И прозаиков не хватает, и, вообще, и новых поэтов великих. Я написал даже стихи об этом, что России не идет не иметь великих писателей достаточно для такой великой страны с такими великими традициями литературы, в том числе, и поэзии.

Ведущий: А назовите последних великих.

Е.Е.: Ну, конечно, это был, безусловно, великим был Окуджава, безусловно. И Володя Высоцкий был в своем роде великий. В своем роде великий поэт. На меня обижались некоторые его поклонники, когда я как-то сказал, что, может быть, он не был отдельным великим поэтом или отдельным великим певцом или актером, но он был великим человеком, осуществлявшем в жизни, ежедневной жизни, свободу настолько осуществлявший ее, что он был великим воплотителем свободы в своем творчестве. Это нисколько его не унижает. Это дальше больше, чем быть только поэтом хорошим, понимаете. Он же был совершенно свободный человек, совершенно в своем поведении.

Ведущий: Евгений Александрович, ну, что ж, рассказывайте. Давайте про эту песню.

Е.Е.: Сейчас вышел диск Паулса. Паулс-Евтушенко. Первый раз вышел. Раньше на нем существовала только одна песня, написанная вместе. Это была песня, которую пел Малинин очень хорошо, «Дай бог». «Дай Бог, слепцам глаза вернуть, И спины выпрямить горбатым. Дай Бог быть Богом хоть чуть-чуть, Но быть нельзя чуть-чуть распятым». И встретил я Паулса в Витебске в прошлом году. Он говорит – Женя, я устал писать на тексты. Я хочу писать на стихи. У тебя есть стихи? Ну, я ему дал пачку стихов. Вот сейчас вы слушали из этой пластинки. Он написал, за несколько месяцев, он написал 12 песен. И сейчас вышел… Премьера была, состоялась в Рижском Национальном театре при огромном скоплении народа, где исполнил их Бусулис. Это такой молодой. Он поет чуть-чуть с латышским акцентом, что делает, между прочим, очаровательным текст. Там были трудные очень слова, кстати, в этой песне. Первая строчка особенно. Но он спел это хорошо. Первая строчка – «я был влюбчив, я был вьюбчив». Но тут он сделал одну ошибку. «Власть обиделась на годы, охладел к ней, что ли, я, не пишу ей больше оды… Власть – не женщина моя». Вот что-то он тут сбился почему-то. Ошибся просто случайно, и просил у меня извинения. Но песня-то, кстати, была по требованию латышских слушателей, она была исполнена два раза, там, подряд. Это редко бывает на премьерах. И сейчас я предложил Паулсу к его юбилею, который у него грядет. Ему исполняется… Сколько ему исполняется? Не то 70, не то 75 лет. 75 лет, да. Такое он очень хотел шоу. Возможно, это будет… Он замечательно сделал, кстати, типа мюзикла про Одессу по Бабелю. Великолепный совершенно спектакль Рижского драмтеатра. И даже в Одессе, где, казалось бы, так ревностно должны его воспринять, он очень понравился этот спектакль. И, я думаю, что сейчас он вот это целое шоу на мои стихи. Так что я продолжаю писать песни, вот так случилось.

Ведущий: 261-88-67 – телефон прямого эфира. Ну, что же, слушаем вас. Здравствуйте. Алло.

Слушатель: Алле. Добрый день. Евгений Александрович, меня зовут Антонина Георгиевна. Я помню, что мое знакомство с вами… я тоже, в общем-то, где-то близка к вам по возрасту, ну, чуть помладше, вы же из поколения шестидесятников, …началось с стихотворения «над Бабьим Яром памятников нет». Вот помните его?

Е.Е.: Конечно. Это стихотворение послужило запевом симфонии Шостаковича. Вначале он написал сонату только на это стихотворение. А потом, когда я ему подарил свою книжку новых стихов, он через несколько дней меня пригласил, и спел мне 13-ю симфонию. Причем, очень жаль, что его сын Максим до сих пор не выпустил эту запись. У него есть запись драгоценная, где Шостакович пел за хор и пел за солиста и на пиано.

Слушатель: Но я вам хочу сказать, что по тем временам это было что-то экстраординарное, конечно. Очень смело.

Е.Е.: Спасибо. Это, знаете, я не считаю себя смелым человеком.

Слушатель: Вы помните его, это стихотворение?

Е.Е.: Ну, конечно, помню.

Слушатель: А последние строчки вы его помните?

Е.Е.: Конечно, помню. «Еврейской крови нет в крови моей. Но ненавистен злобой заскорузлой я всем антисемитам, как еврей, и потому - я настоящий русский!». Да, кстати, вы знаете, что у меня 12 кровей вообще. И у меня есть и белорусская, и украинская, и польская, и все. А вот еврейской нету.

Слушатель: Ну, это неважно.

Е.Е.: А вот антисемиты такие убогие люди, что им кажется, что что-нибудь… вот почувствовать боль еврейскую может только ???????? (неразборчиво) еврей. Спасибо вам большое, что вы помните эти стихи.

Слушатель: Вы были знакомы лично с Сергеем Довлатовым?

Е.Е.: Конечно, был знаком. Я не скажу, чтоб мы были с ним очень близкими друзьями. Конечно, я был с ним знаком. Весьма он забавную историю рассказал обо мне одной реплики Иосифа Бродского, с которым были у нас не такие уж милые и теплые отношения. Когда Бродский лежал под капельницей, к нему пришел Довлатов. Сказал – Иосиф, ты знаешь, что Евтушенко сейчас выступил против колхозов? Ну, не то, чтобы против колхозов. Я просто говорил о том, что крестьянам нужно вернуть землю, скажем, было так. И слабым голосом, лежа под капельницей, Бродский ему ответил - Евтушенко против колхозов? Тогда я – за. Это, видите, это показывает, какие бывают детские взаимоотношения даже между взрослыми поэтами, когда они ссорятся. Не надо ссориться поэтам. Знаете, Бродского сейчас нет. Я остался живой. А стихи наши стоят вместе на полках одних и тех же читателей. Это самое главное в литературе. Очень жалею, когда где бы то ни было в искусстве разгораются такие ссоры. Когда Михалков ссорится с Хуциевым. Или в поэзии такие происходят. Это очень жалко. Потому что дискуссии должны быть. А вот таких ссор и недоброжелательств взаимных не должно быть. Мы не должны тратить энергию на негатив. Спасибо. Всего доброго.

Ведущий: Достаточно часто, кстати, говорили о том, что «шестидесятники», вот как поэты, в принципе, не были, может быть, так уж тесно связаны друг с другом. Может, не были бы так дружны, если бы не та самая власть, которая вот заставляла, что называется, быть вместе.

Е.Е.: Вы правы. Знаете, что, вот Илья Эренбург сказал, что все «шестидесятники» это очень разные поэты. Они похожи на путников, которые попали на один и тот же перекресток, идя по разным дорогам. Но их поймали одни и те же разбойники, и привязали к тому же самому дереву одними и теми же веревками. Вот это уже было похоже на то, как мы собрались. Ну, все-таки, вот знаете, вот сегодня я буду у вас выступать в Большом зале филармонии в 19 часов. И я все-таки хотел бы свой вечер начать со стихов, посвященных моим друзьям, ушедшим от меня, Володе Высоцкому и Булату Окуджава. Я все равно их, не смотря на то, что их нет, я ощущаю как будто все время их теплое дыхание и их как-то глаза, смотрящие на меня. Все равно нас нельзя разделить. Ну, кстати, вот с ними я никогда не ссорился, ни с первым, ни с другим. А с Вознесенским у нас был момент взаимонепонимания. Но потом я написал стихи, посвященные ему. Просто вспомнил все хорошее, что было между нами. Он ответил мне тем же. И, слава богу, это тоже как-то кончилось. И также с Рождественским у меня был момент взаимоохлаждения с ним. А вот перед его смертью последний его год мы очень как-то сдружились. Я успел написать ему стихи, посвященные «Шестидесятники», где были такие строчки - «Кто были мы, шестидесятники? На гребне вала пенного в двадцатом веке, как десантники из двадцать первого». Потому я книгу своих мемуаров назвал «Шестидесантники». И Роберт написал, кстати, после некоторого кризиса поэтического, когда он несколько заофициалился, он написал самые лучшие своих стихи как раз вот перед смертью, и посвятил их мне. Так что, мы не только ссорились, но мы умели находить общей, в конце концов, язык. А ссорили нас не наши стихи, а ссорили нас конкретные люди. Потому что, вы знаете, когда люди часто видят любовь чью-то, которые, когда сами они не способны к любви, или дружбу, что является чувством близким к любви, ну, просто любовью. Причем, не может быть дружбы без любви друг к другу. Люди, которые не способны к дружбе, они стараются поссорить людей. И в поэзии тоже. И это нельзя им поддаваться. Не советую молодым людям так поступать.

Ведущий: Здравствуйте. Алло.

Слушатель: Здравствуйте. Меня зовут Владимир. Евгений Александрович, а можно два не очень комплиментарных вопроса задать?

Е.Е.: Ну, пожалуйста. Сначала уж с одного начните.

Слушатель: Ну, они, в общем-то, не длинные, поэтому, может быть, вам так удобнее будет ответить.

Е.Е.: Не бойтесь. У меня не стеклянный подбородок.

Слушатель: Значит, первое, вот, я, правда, не с самого начала включился. Когда вас спрашивали от отношении к Сталину, вот сталинской волне, вы как-то так несколько вяловато похвалили нашего президента, что он вроде бы все эти вопросы более менее отразил. А не кажется ли вам, что вот путинский выкормыш, он не может искренне осуждать Сталина? Вот это первый вопрос.

Е.Е.: Вы знаете, вы, по-моему, хотите использовать вопрос, задавая мне, для того, чтоб выразить ваши личные политические, так сказать, чувства.

Слушатель: Нет. Вроде бы в 60-е годы вы очень таким были ярким антисталинистом.

Е.Е.: Ну, скажите, пожалуйста, когда же я перестал быть антисталинистом? Вот скажите, когда? Я что, отказался от своих стихов, которые написал?

Слушатель: Ну, вот с некоторыми так происходит.

Е.Е.: Ну, а вот со мной-то почему это происходит? А с чего вы это взяли? С чего вы это взяли?

Слушатель: Просто мне хотелось узнать.

Е.Е.: Да я написал столько стихов. Вы знаете, что, вы напоминаете мне одного журналиста не очень умного. Когда я приехал в Израиль, он сказал – товарищ Евтушенко, можете ли вы считать себя честным человеком, если вы каждый день не пишете новый «Бабий Яр»? Что, я каждый день должен писать новые стихи против Сталина, чтобы лично вас уверить в том, что я остаюсь на прежних позициях? Если я не отказываюсь от этих стихов. Я на них и стою. И это не обязательно я должен повторять одно и то же каждый день. Так что вопросы вот все, так сказать, просто аннулирую. И, думаю, что второй в таком же плане. Не буду на него отвечать.

Ведущий: Кстати, вот сейчас, если каждый день не «Бабий Яр», ну, оно и понятно, о чем сейчас пишите?

Е.Е.: Совершенно о разных вещах. Я пишу и о любви. Разные совершенно стихи. Я, например, написал… кстати, вот меня упрекают, что… вяловато там что-то, понимаете, я там пишу что-то вяловато. Не знаю. Вряд ли этот человек высказывался о Сталине так, когда это нельзя было высказываться. Вы понимаете, мне запрещали это стихотворение «Наследники Сталина» печатать, не давали почти год до того, как чудом «Правда» напечатала эти стихи. Чудом просто напечатала. А потом на 23 года его опять не перепечатывали. А сейчас я… Ну, например, мне пришлось написать стихи, это связано с радиостанцией «Эхо Москвы». Вот сейчас, я хочу вам сказать, когда был взрыв в нашем метро в Москве, вот я первый, когда я пришел в свой университет в городе Талса Оклахома, где я читаю курс русской поэзии и кино, как ко мне подходили люди всюду, соседи, там, мои, где я рядом живу. Они подходили, мне пожимали руки, выражали глубочайшие соболезнования о том, что погибло в Москве столько людей. Я видел неравнодушие людей. А вот когда года четыре что ли, я уж не знаю, я не помню уже сколько, или три назад, был взрыв в Лондонском метро, то радиостанция «Эхо Москвы» задавала вопросы – что вы думаете, нашим слушателям. И я был просто потрясен, как многие слушатели вместо того, чтоб выразить просто человеческие чувства по поводу этих невинных жертв в Англии, как они злорадно говорили - так им и надо. Не объясняя, за что и почему эти, собственно, ни в чем не повинные люди, никакого отношения не имевшие к политике, в чем они были перед ними виноваты? И я написал тогда гневное стихотворение, которое имело колоссальный отклик. Было переведено на все языки, у нас перепечатали, много раз выступал перед разными аудиториями с их чтением. И также мне пришлось писать стихи, когда убили кубинского одного табакера, друга Хемингуэя, который приехал в Москву показать свое исчезающее искусство, как сворачивать из табачных листьев сигары. И этот старый человек, когда пошел за окнами снег, и он увидел из кубинского ресторана, как идет снег, первый раз в жизни, он выбежал на улицу, даже не одев шапки. И тут на него наткнулись наши скинхеды, и увидели, что человек темной кожи, этого старика, которого обожал Хемингуэй, они забили до смерти. До смерти забили. Я тоже об этом написал стихи. Я считаю, что у нас сейчас очень опасно - это развивается антиентернационализм. Мы не должны… Русская национальная гордость ничего общего не имеет с презрением к другим национальностям. Наоборот, русское качество – это сердобольность. Я никогда не забуду, как в 44-м году, когда пленные немцы шли по Москве, под Сталинградом плененные, когда шли генералы и офицеры, это было одно дело. Когда пошли солдатики, совсем недавно мобилизованные, семнадцати-, шестнадцатилетние тогда последнего набора, и как русские бабы, прорвав милицейский кордон, вовсе не выцарапывали им глаза, и не оскорбляли, и не плевались в них. Они вынимали последние куски хлеба, отдавали. Потому что они понимали, что они жертвы тоже этой войны. И это я никогда не забуду. Я написал… Меня эта совершенно до глубины души потрясла такая способность. Может быть, у этих многих женщин, у них были убиты их мужья и братья на войне. Но они понимали, что эти мальчишки не виноваты. Что их просто втянули в эту бойню. И сейчас потомки тех мальчишек, они в Германии делают все, чтобы не восстановился у них гитлеризм. И я, кстати, в прошлом году был приглашен этими вот молодыми немцами на празднование Дня Победы 9 мая. Я читал стихи. Я написал специальные стихи, которые сегодня буду в зале филармонии вечером читать. Сейчас переведенные на 15 уже языков. Я прочел им стихи о матче СССР-Германия в 1955 году футбольном. Куда прикатились десятки тысяч инвалидов безногих войны с брякающими медалями и с надписями «Бей фрицев». А когда они увидели хорошую чистую игру, когда футболисты немецкие и наши видели их, то эта игра вылилась, в общем, я бы сказал, в братание. Вот представьте себе. Я видел это своими глазами. И у меня с той поры есть всегдашняя уверенность, что дать руку никогда не поздно.

Ведущий: Евгений Евтушенко был у нас сегодня в гостях. Сегодня в 19 часов в Большом зале филармонии продолжение разговора. Удачи всем, друзья.