Программы / Биография

Олег Згогурин: Нет, конечно, таких мыслей не было. Было желание играть, было желание выходить на сцену. Кстати говоря, квартет в этом составе, в котором он, как бы, сложился исторически (уже слово такое «исторически»)возник все-таки достаточно спонтанно, потому что поначалу мы планировали присутствие баяна, как не использовать такой шикарный инструмент, и традиции были после пермского музыкального училища, где мы играли своим курсом тоже ансамблем смешанным, очень хотелось, чтоб был баян. Но исторически сложилось так, что не случилось. И этому обстоятельству мы оказались и рады, и сейчас уже нет необходимости. Но тогда, и то, что сейчас… Это было 25 лет назад, мы были молодые, задорные…

Вам просто хотелось играть?

Олег Згогурин: Нам просто хотелось играть. Но хотелось играть вместе, нам хотелось играть музыку, которая нам нравится. Собственно говоря, все сохранилось и сейчас.

Поэтому, имея диплом на руках, вы не пошли, например, в какой-то оркестр?

Олег Згогурин: Нет, я был распределен в Пермскую областную филармонию в качестве солиста. Проработал несколько месяцев в музыкальном лектории. Но музыкальный лекторий – это несколько произведений, которые ты тиражируешь в течение месяц только, и через два месяца, три мне показалось, что я всю жизнь играл эти пять произведений.

Вы заскучали?

Олег Згогурин: И я подумал: неужели вся моя жизнь так и будет продолжаться? И как-то, может быть, от этого, может быть, все равно еще это было желание после института, после училища, я решил, поскольку Татьяна, моя жена, она тоже была выпускником Красноярского института искусства, то есть половина квартета была практически, поэтому мы решили: а не сделать ли нам что-нибудь вместе? Так вот с того времени и пошло.

А если мы остановимся на части биографии, связанной с Татьяной Куликовой, можете ли вы считать эту встречу большой удачей, когда совпали и желание создать один коллектив, и желание создать одну семью и быть вместе?

Но ведь это и хорошо.

Олег Згогурин: У нас хватает ума закончить работу и сказать: «Танюша, все, работа закончилась, давай…» Хотя мы садимся в машину и опять начинаем обсуждать какие-то творческие вещи, потому что это уже образ жизни, действительно. Я думаю, что не случись так, что мы по жизни шли вместе, я думаю, что, возможно, и «Квартета» бы в таком варианте не случилось. Может быть, это было совсем другое что-то.

Вы два участника квартета, которые от и до…

Олег Згогурин: От и до, совершенно верно.

А другие два участника, они же менялись? Насколько состав часто менялся?

Олег Згогурин: Вот этот состав уже практически 17-18 лет. То есть мы уже прошли все видимые грани, и все критические возрасты, которые могли быть. Безусловно, первый состав это были однокурсники по музыкальному училищу. Потому что мы приехали, те люди, которые были здесь, и которые не уехали куда-то в другие города, то есть наши репетиции (мы проработали таким составом год). Но наши репетиции больше напоминали, как бы, в репетитории, взрывы гомерического хохота, потому что мы получали удовольствие от того, что мы вместе. Музыка была, может быть, несколько на втором плане, потому что мы были молодые, веселые. Мы могли собраться, сказать – а пойдемте в зоопарк, вдруг так ни с того ни с сего, или еще чего-то. Потом уже, конечно, профессиональная деятельность, она затягивает. Обстоятельства жизни у каждого есть. Наша домристка вдруг почувствовала тягу к филологии и поступила на филологический факультет педагогического университета. Что здесь можно сказать? У человека, может быть, открылось какое-то стремление к этому. Потом волею судьбы были вещи – кто-то захотел заняться другой деятельностью, или еще чего-то, что-то разводило. У нас коллектив небольшой, это как семья. И где-то, может быть, были расхождения уже смысловые какие-то, эмоциональные. От этого никуда не уйдешь. Кто-то вырастал, кто-то набирался чего-то другого, ему хотелось заняться чем-то другим, потому что карьера музыканта, тем более на профессиональной сцене, а мы, наверно, я возьму на себя смелость, скажу, что мы были в Перми, наверно, первым профессиональным коллективом, который стал работать только на профессиональной сцене. Раньше ведь как было принято для такой спокойной уравновешенной Перми: преподавательская деятельность – это солидно, это прилично. В свободное от работы преподавательской время ты можешь поиграть где-то – или сольно, или ансамблем, пожалуйста, но в свободное от преподавательской работы. Когда мы разрушили этот стереотип тем, что мы стали зарабатывать на жизнь только профессиональной сценой, мы занимались практически всем – начиная от администрирования, аранжировки, поездки и так далее. То есть это был прецедент, пожалуй, первый.

Как-то вы в одном из интервью сказали, что «Каравай» стал насущным хлебом в прямом смысле…

Олег Згогурин: Безусловно. Кстати, это было не только хлебом, а и кусок хлеба это не так плохо. Я в свое время этот аргумент привел, когда утверждали название «Каравай», потому что я имел, как бы, неосторожность тогда на серьезном таком сообществе, как тарификационная комиссия, там сидели представители обкома партии, райкома партии, комсомола, профсоюзов, и когда утверждали название «Каравай», тогда было все серьезно – художественный совет, тарификационная комиссия. Я сказал, что «Каравай» - это же звучит ярко, а реклама какая. При слове «реклама» я увидел лица людей, которые сидели в этой комиссии. И сказали, еще аргумент один был – ну «Каравай» это же так просто, ну что, ну кусок хлеба. На что я как-то так тоже резко среагировал, то, что вызвало тоже неоднозначную реакцию, я говорю «Кусок хлеба это не так плохо». С того времени мы как-то с «Караваем» по жизни идем.

Сегодня, надо сказать, что «Каравай», квартет русских народных инструментов, это уже определенная марка. Когда говорят – концерт какой-то, и участвует «Каравай», всё – значит, один-два номера уж точно будут в этом концерте обеспечены «фейерверком». Хотя, если понимать банально, то сидят четыре человека, держат в руках музыкальные инструменты…

Олег Згогурин: Две домры и две балалайки.

…не самые популярные, ни гитара, ни электрогитара, ни какие-то металлофоны, ни какие-то вибрафоны, а просто  - народные инструменты. А публика от мала до велика вдруг после композиции, да и во время композиции разрождается овациями и аплодисментами.

Олег Згогурин: Эмоциями.

И эмоциями, в том числе.

Олег Згогурин: Я не могу сказать, что мы делаем что-то специально для публики, какая бы она ни была. Для нас ведь домры и балалайки, с одной стороны, это родные инструменты. А с другой стороны, в общем, это средство выражения, мы в этом плане счастливые люди, мы всегда играли то, что нравится нам. А поскольку это нравится, то хочется сделать как-то так, чтоб это еще и ярко прозвучало. Мы всегда соразмеряли это с тем – вот пробивает нас? Если пробивает, значит, давайте вынесем на публику. Причем, какие-то парадоксальные вещи… Для нас вообще не существует каких-то жанров, стилей. Может, в силу того, что мы родились и выросли в Перми. Это не консерваторский город, и мы можем себе позволить очень-очень многое. В свое время, приезжая с концертами в Свердловск, там уважаемый профессор Евгений Блинов, балалаечник наш известный, народный артист, он всегда мне говорил (они принимали нас за своих, как уральцев), он говорил: «Олег, ты на грани, имей в виду, вот  «У самовара я и моя Маша», которую вы исполнили в концерте, это на острие. Чуть вправо, четь влево – всё». Я говорю: «Евгений Григорьевич, а мы на острие, или чуть вправо, чуть влево?» Он говорит: «Пока на острие». Я говорю: «Ну будем держаться на острие»

То есть отчасти у ваших коллег есть такое отношение, несколько снобское, что, дескать, это не стоит исполнять?

Олег Згогурин: Нет, я не могу сказать снобское. Мы, в общем, как-то… даже уже 87-й год, казалось бы, мы закончили академические учебные заведения, институт Гнесиных, Красноярский институт искусств, Свердловская консерватория, то есть академические музыканты-народники, которые играют Моцарта, которые играют Баха на инструментах, которые должны выйти и с серьезными лицами исполнить что-то такое. Нам сразу как-то хотелось что-то пробовать, на инструментах как-то выражать свои эмоции, сделать «Битлз», сделать Мишеля Леграна, сыграть что-то такое. И даже эту музыку как-то подать немножко по-другому, с какими-то вещами, которые мы слышали. Может быть, неправильно, мы это понимали, может быть, неправильно слышали, но это был искренний позыв, и люди доверялись этому. Ведь до сих пор то, что мы делаем, мы ведь не делаем специально, чтобы здесь вот как бы зацепить, а вот здесь взять популярную мелодию или еще чего-то. Потому что возьми популярную мелодию, сыграй эти восемь тактов «Битлз», а что ты будешь делать в 9-м такте? Тут ведь вопрос-то такой: упаси тебя бог, если после 8 тактов «Битлз» на девятом такте ты рухнешь с этих небес «битловских», и всё, и подняться, и никакая публика. И публику сегодня при том уровне информации зацепить эмоционально, когда она бедная, измученная там всяким тут одно, тут другое, тут третье, четвертое, чтоб они на эти три минуты вдруг отключились и полностью тебе доверились… я не знаю, я до сих пор не владею этим рецептом, я не знаю, как это объяснить.

А можно назвать Вас и музыкантов квартета рисковыми людьми? Потому что, хорошо, вы берете «Битлз», вы берете Леграна, но ведь сегодня, в 21-м веке вы берете песни бабушек, которые они пели у себя в деревнях, и смело выходите с ними на площадку, на концерт. Это, наверно, рисковее, чем «Шизгару» сыграть.

Олег Згогурин: Наверно, рисковые. С другой стороны, нас сейчас больше, наверно, интересуют уже смыслы. Ведь когда мы слышим этих бабушек, если что-то в их песнях зацепило… Потому что ну выведите сегодня эту бабушку на улицу, много ли людей среагирует на это пение? Я думаю, что будут проходить мимо. Кто-то, может быть, один, другой обратит внимание. А когда мы в какой-то обстановке покажем голос этой бабушки, а потом этот голос перетечет вдруг в нашу инструментальную композицию, и мы дадим другие краски, добавим к этому чего-то, и вдруг у человека защемит сердце. Значит, все-таки у него что-то осталось на уровне генофонда от тех времен, когда эти бабушки еще пели. И когда те люди, которые сидят в зале, им досталось от мам, от бабушек, от прабабушек что-то такое, что  у них, может быть, сидит глубоко. У нас ведь задача – всегда всколыхнуть эмоционально, чтоб человек как-то что-то почувствовал.

Корни свои, может быть?

Олег Згогурин: Ну, это мы уже так глубоко обобщаем, корни. На самом деле, если мы чем-то затронули человека, значит, что-то сделано правильно, во что-то мы попали. У нас, наверно, самый сложный жанр: у нас нет текста, у нас нет танцев, у нас только 7 нот, которые исполняются на этих домрах, балалайках…

Четыре стула, и вы сидите.

Олег Згогурин: …и 13 струн на всех, чертова дюжина. Я как-то посчитал, думаю: господи, 13 струн на всех. Это большая гитара. То есть выразительных средств – минимум. А вот как-то сделать так, чтобы затронуть, и как взять эту нотку. Я все время на концертах говорю: у нас семь нот, каждая нота – это буква, мы эти буквы пытаемся сложить в слова, потом слова в предложения, и пытаемся этим рассказать зрителям. Это ведь сложный язык, чтоб в зале сидели люди: кто-то с музыкальным, кто-то без музыкального образования, кому-то нравится… чтоб они поняли, о чем мы говорим. Поэтому я не открою секрет. Мы серьезно относимся ко всему, что мы играем – будь то и бабушкины песни, будь то и Сен-Санс с органом в органном фестивале. Это тоже было рисково, потому что я, честно говоря, не знал, чем это закончится. Но, тем не менее, это как-то вот… потрясающая музыка. И мы, может быть, незаметно для всех, перелопатили эту партитуру оригинальную Сен-Санса, причем, потрясающе написана партитура для симфонических инструментов. Ну как мы можем квартетом? Два рояля, плюс духовые инструменты, скрипки, виолончели. Мы, незаметно для людей, для слушателей, перелопатив это так, мы, как мне показалось, должны были достучаться до сути этого всего и передать какие-то характерные вещи, но другими выразительными средствами. Мне кажется, этот риск тоже удался, хотя мы просчитываем. Мы, в общем, продуманные люди, риск – благородное дело, но все-таки просчитать и подготовиться.

Музыка – это же математика.

Олег Згогурин: Отчасти да. Но, как правило, кроме математики должна быть еще какая-то эмоциональная составляющая.

В ваших концертах орган присутствует, вы привлекаете вокалистов, есть также опыт работы, например, с «Воскресением», вы работаете, в том числе, и с ударными. То есть хочется все равно выйти за какие-то границы?

Олег Згогурин: Чего греха таить? Хочется звучать, как большой симфонический оркестр, несмотря ни на что, хочется. Конечно, есть вещи, которые просто физически не сможем на инструментах. Конечно, хочется. И всегда, кого бы мы ни привлекали, это, как бы… скажем, квартет увеличивается. Если барабан и перкуссия, то нас становится пятеро. То есть это еще какой-то голос, который абсолютно на равных. Если это фольклорные голоса ансамбля «Воскресение» или, в свое время работали с Ириной Кулевой, это пятый голос коллектива. Если орган, это тоже дополняется, потому что Константин Волостнов, он был несколько ошарашен. Он говорит: «Я не думал, что… я думал, вы немножечко так что-то с аккомп… … а вдруг у вас я слышу сольные голоса, я слышу контрапункт наравне с органом». Мы с ним переписывались по Интернету, обсуждая партитуру, я писал там 35-й такт, Константин, обратите внимание вот на эти голоса, на эти. То есть вы вплели абсолютно не аккомпанирующую группу квартета, а вы вплели практически партитуру, вы там не вторым планом. И мы начинали когда, буквально за одну репетицию мы свели с ним это все, он говорит: «Я не понимаю, откуда такой драйв. Это же Сен-Санс». Я говорю: «Ну это же не этнографическое исполнение Сен-Санса. Он не думал и не предполагал, что на балалайках, на домрах его будут исполнять». Нам надо передать Льва, нам надо передать Лебедя, мы ведь должны передать суть. Поэтому в этом смысле, как правило, кого мы привлекаем, мы видим в этих людях какой-то потенциал, что может обязательно нам добавить, мы можем чем помочь, и что может обогатить нас. От наших солистов, с кем мы работаем, мы всегда получаем огромное удовольствие.

Как правило, солисты к вам приходят и предлагают – мы хотим попробовать что-то, либо вы вдруг встречаете и говорите – давай-ка сделаем произведение?

Олег Згогурин: Мы достаточно много посещаем концерты, слушаем. Для нас всегда интересно, предположим, сильный вокалист какой-то, вот мы услышали в нем что-то такое вдруг, что нас заинтересовало. Например, в юбилейном концерте будут какие-то, может быть, не совсем для людей схожие, какие-то, может быть, привычные вещи. Скажем, Володя Чадов, мы с ним познакомились, он был бы великолепным эстрадным певцом. Но я помню, что с таким потрясающим голосом, говорю: «Володя, а давай попробуем спеть вот эти шлягеры итальянские в «Римских каникулах». Он говорит: «Да я уже давно вот этим… Это особенные вещи, которые отличаются». Я говорю: «Давай попробуем». И я помню, что «Римские каникулы», когда он взял «уно фортива лакрима», «Любовный напиток», он взял эту ноту, как вытянул, в зале просто выдох был какой-то. И он, почувствовав это ощущение, говорит: «Я сейчас без этого уже не могу». И мы получаем от этого огромное удовольствие, потому что, когда человек раскрывается, как бутон, вдруг у него это получается, и какие ноты, когда он залезает в соль, он подбегает к роялю, опять: «Попал?», «Попал», «Попал?», «Попал». Это дорогого стоит.

Ваш круг творческих партнеров расширяется за счет только высокопрофессиональных музыкантов, и музыкантов, которые сильны в академическом искусстве?

Олег Згогурин: Нет, это могут быть абсолютно… мы спонтанно. Вот если нам что-то понравилось, что-то мы увидели, мы увидели себя как-то в этом, то это не имеет значения, даже если это незнакомый человек. Мы можем выступить с девчушкой, лауреатом «Формулы успеха» вдруг, сделать аранжировку, и так прибрать свои эмоции, и так прибрать по нотке, чтоб она прозвучала. Или же это может быть негритянская певица в закрытии сезона. Просто спонтанно в закрытии сезона решили мы Гершвина «Колыбельную» исполнить из «Порги и Бесс», я сейчас не вспомню имя и фамилию, но как-то возникла спонтанно вдруг идея, мы вышли и исполнили это. Хотелось бы, чтоб это было шире, но это, как правило, работа, мы - люди усидчивые, работящие, поэтому для нас всегда скрупулезно надо вот это всё довести до этого. Это всегда может быть мучение для солистов, потому что мы начинаем копаться – а вот так, а вот эдак, потому что, чтобы прозвучать с нами, нужен не просто вокальный мощный голос, вышел, открыл рот, и, как бы, дал, а мы где-то на втором плане. Нет, нам всегда хочется вписать это пятым участником событий.

Не хочется говорить какие-то пустые комплименты, но, тем не менее, «Каравай» сегодня в числе пермских музыкальных коллективов – это успешный коллектив. Не стали ли вы заложниками этого успеха, когда и туда приглашают, и здесь нужно выступать, и за границу нужно съездить, представить Пермь, и еще куда-то?

Олег Згогурин: Слава богу, когда ты востребован, когда тебя люди хотят слышать. Это нормально. Хотя я не могу сказать… Бывают очень насыщенные сезоны, бывают менее насыщенные сезоны. Мы с возрастом не молодеем, хочется, может быть, иногда и где-то чего-то поспокойнее.

Почивать на лаврах немножко?

Олег Згогурин: Нет. Почивать на лаврах не получается. Наша стезя – это каждый сезон ты должен все равно доказать, что ты чего-то стоишь.

Чтоб он не стал последний.

Олег Згогурин: Я всегда раньше думал: ну, может быть, станем лауреатами, возьмем первую премию, получим звание, может быть, какую-то премию краевую и так далее, и, как бы, всё, может быть… ничего подобного. То есть каждый год, когда мозоли несколько уже размягчились после отпуска, и ты берешь инструмент, ты понимаешь, ты всеми фибрами души осознаешь, что тебе в этом сезоне выходить перед зрителем. И то, что было до этого, все успехи, которые были, они остались там. А здесь с нуля ты должен снова карабкаться на этот Олимп, в котором ты должен показать, что ты чего-то стоишь.

Особенно, если крайний концерт был, например, успешным, да?

Олег Згогурин: Это еще больше поднимает планку. Потому что, че греха таить, сегодня информированность людей, даже эмоциональное разнообразие переживаний, сегодня это настолько зашкаливает, потому что люди сегодня видят и слышат столько, что чем-то удивить их и чем-то тронуть, я уж не говорю поразить, чем-то тронуть, вырвать на эти три-четыре минуты из этой повседневной суеты, и вдруг для них останавливается время, наверно, это стоит немалых трудов. А у нас, я повторюсь всего лишь две балалайки и две домры, и формат наших произведений три с половиной – четыре минуты. И мы в эти три с половиной – четыре, от силы пять минут должны как-то остановить время. А ведь остановить, ой-ой, как это сложно всё.

Как вообще вы пришли к выбору музыкального инструмента, тот маленький мальчик Олег? Почему именно балалайка? Как она возникла в вашей судьбе? Почему не баян, не фортепиано, не кларнет?

Олег Згогурин: Это его величество случай, потому что мама, взяв меня за руку, повела в музыкальную школу поступать на баян. Это единственный инструмент, который она знала, видимо, который был ближе к семье, дед играл когда-то на баяне очень давно, я его уже не застал. Вот мы пошли в музыкальную школу, как бы, более серьезный инструмент, большой. Я выучил честно с мамой песню, она пела в самодеятельном хоре, у нее красивый высокий голос был, я выучил песню «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля»». У меня от зубов отскакивала эта песня, она со мной выучила. Мы спели на экзамене, и на следующий день в списках я почему-то увидел свою фамилию в разделе «балалайка». Я понятия не имел ни что это за инструмент, почему балалайка. Мама пошла разбираться, сказали – ну вот вроде бы пальцы у него, а может быть просто туда не хватало, а может быть еще чего-то было. Она, конечно, мне это не сказала, она пришла и сказала мудрую фразу: «Олег, наверно, неважно, на чем, важно, как». Вот с тех пор мы «неважно на чем, важно как» идем по жизни. Это, действительно, случай. Поначалу мне казалось, ну что такое инструмент, ну три струны, две из них одинаковые, ну что тут можно вроде бы. А как-то вот со временем… Я помню, что первые мои шаги – балалайка за 5 рублей с огромным толстым грифом, таким, который я не мог обхватить детскими пальцами, я давил, давил, давил, в общем, додавил до крови, мама это увидела, забрала эту балалайку за 5 рублей с толстенным грифом, повесила ее на стенку, съездила в командировку куда-то в Ленинград, и нашла мне концертный инструмент с уменьшенной мензурой, грифом, то есть под мои пальцы. Я практически всю музыкальную школу и музыкальное училище проиграл на этом инструменте.

У вас были какие-то наклонности к музыке? Мальчика повели в музыкальную школу…

Олег Згогурин: Да, конечно, нет. Я был нормальным пацаном - я бегал во дворе, я дрался, гонял футбол, дразнил девчонок. Честно говоря, это было, в общем, достаточно постыдное занятие, потому что в музыкалку ходили девчонки…

Вот я про это и спрашиваю.

Олег Згогурин: …с папочками с нитяными. Мы их дразнили, бросались снежками, дергали за косицы, девочка в музыкалку пошла, в музыкалку. То есть я был нормальным пацаном, и, честно говоря, первые несколько лет я просто выглядывал из подъезда, когда мне надо было идти, нет ли кого, не видит ли меня кто-то из моих друганов по двору, не видит никто, и я быстро шнырял тут же за дом, и дворами, дворами, дворами в музыкалку.

А слово «сольфеджио» было самым нелюбимым?

Олег Згогурин: Да более того, меня из-за этого сольфеджио выгоняли трижды просто из музыкальной школы – после первого года, после второго. Потому что я пропустил первые занятия, где изучали семь нот – до, ре, ми, фа, соль, ля, си. Я пропустил несколько занятий. До, ре – я знал, дальше у меня был пробел, и где-то си, до. Я еще раз пришел, естественно, не зная нот, ну как я мог это все. За незнание меня отчисляли несколько раз. И только благодаря маме, она пошла в музыкальный салон, выучила все эти семь нот, выучила их со мной, снова отправила в музыкалку, потому что она была убеждена, что ее сын в общем одаренный мальчик. Благодаря ей, я и стал, наверно, профессиональным музыкантом, потому что она в это верила.

А когда случился тот переломный момент и вы почувствовали вкус к музыке? Не только маме угодить…

Олег Згогурин: Да, не ради оценки, не ради чего. Честно говоря, были хорошие педагоги. В музыкальной школе был покойный Алексей Семенович ??????? (неразборчиво). Получить пятерку у него было просто практически невозможно. Я получил пятерку первую, как сейчас помню, где-то в классе 3-м только музыкалки. До этого четыре. Я старался, как мог. Я в этом смысле азартный человек, все-таки добиться чего-то, все-таки получить оценку. Я играл, вроде, мне казалось, что я уже замечательно, здорово играю, все равно четыре. Не спросишь же преподавателя, ну почему. Значит, я чего-то не так сделал. И только где-то на 3-м году он сказал: «Ну, Олег, пять». А дальше… Уже в музыкалке были концерты. И это ощущение, когда ты играешь, а люди тебя слушают, причем, в тишине какой-то, когда у тебя что-то получается вдруг. Я рано начал давать концерты. Я играл с оркестром музыкальной школы уже, и в ансамблях мы играли, в каких-то унисонных дуэтах в музыкальной школе. Поэтому когда начинает что-то получаться, и когда ты вдруг для себя внутри открываешь секрет – а вот я возьму следующее произведение, у меня опять получилось. И так дальше. Ну вот как-то это пошло не потому, что я себя видел музыкантом. Мне очень нравилось читать книги, я был большим читуном, благо, книг было в доме всегда очень много. Вплоть до того, что я под одеялом с фонариком читал, портя зрение, меня родители гоняли. Мне очень нравилось. Нравилась историческая литература. Я думаю, что, наверно, я с тем же, может быть, успехом стал бы историком, ученым, археологом. Мне всегда говорили - Олег, вот чем бы ты ни занимался, это надо делать от и до. Чтоб был какой-то результат, это надо делать профессионально. Вот это в семье культивировалось, поэтому… ну получилась музыка, потому что после окончания музыкалки как-то естественно перетекло в училище. Потому что, может быть, на две школы не хватало запала, чтоб и там были успехи, и тут были успехи.

Это было пермское музыкальное училище.

Олег Згогурин: Это было пермское музыкальное училище.

Примерно две недели назад на вашем месте здесь сидел Дмитрий Волосников, дирижер «Новой оперы». И мы тоже говорили много о музыкальном училище. Какое там для вас значимое имя, которое вас удержало в профессии? Ведь это уже получение профессиональных знаний...

Олег Згогурин: С пермским музыкальным вообще была история. После музыкальной школы, как успешный выпускник, мне все рекомендовали ехать в Москву, я даже купил билет, для того, чтоб поступать в Гнесинское училище. Все-таки на всякий случай, я помню, что мама, купив билет мне, она как-то украдкой плакала, потому что 15 лет пацану, как бы, уедет старший сын. Я вот, глядючи на это, как то я – мам, давай я схожу в пермское училище. Может быть, и здесь можно учиться. Пошли в Пермское училище. Меня познакомили с преподавателем, Александр Миронович Латкин, ныне уже, к сожалению, покойный, я прослушался, он говорит: «Олег, я с удовольствием бы взял тебя, но у меня до пенсии остается два года». А тогда было строго – либо ты работаешь, либо ты… Я не знаю, что там получилось. Может быть, он пошел к директору, может быть, еще как-то. Потом я позвонил ему, он говорит: «Олег, ты будешь учиться у меня, если хочешь, конечно. Мне дали возможность тебя выпустить от и до». Вот сейчас я осознаю, что даже, может быть, не институт Гнесиных, а именно училище стало в лице Александра Мироновича Латкина, там были замечательные преподаватели, по ансамблю Юрий Николаевич Субботин. То, что в профессии заложилось, это заложилось тогда. Александр Миронович Латкин дал мне, пожалуй, самое главное, что есть в профессии – он дал веру в себя. Какие бы ты цели ни ставил, как бы трудно ни было, как бы невозможно ни было, все равно через знания, через усидчивость, через работу ты все равно добьешься результата. Вот я по жизни ему благодарен. Дальше была профессионализация уже институт, а вот училище… Когда мы ставили произведение, я смотрел ноты – боже мой, как это можно сыграть. И мы с ним садились, и он вдруг начинал как ими-то простыми вещами – вот это тут, вот так, вот здесь мы переделаем. Я понял, что какое бы ты музыкальное произведение не ставил, ты всегда можешь сделать так, что оно прозвучит по-другому, может быть, не в такой комбинации, как в нотах. Там написал автор. Как ты прочитаешь, это все может быть. И только если ты отработаешь энное количество часов, а не просто так. Я всегда реально оценивал свои силы. Я понимал, что звезд с неба… то есть только работой, только какими-то вещами. Еще, дай бог, если мозги в порядке будут. Вот в этом смысле училище для меня это самое дорогое по жизни осталось.

Кроме знаний исполнителя получили ли вы там знания, или умения, или навыки, опыт, как педагог? Ведь, несмотря на то, что у вас всего четыре участника, вам периодически наверняка приходится прилагать какие-то педагогические усилия.

Олег Згогурин: Педагог из меня, в общем, наверно, неважный, потому что как-то мне всегда хочется получить очень быстро максимальный результат.

18 лет в одном составе – это ведь тоже не просто так.

Олег Згогурин: Надо спросить моих коллег, потому что они настолько все разные…

За что терпят, да?

Олег Згогурин: За что терпят, да, и за что выживают. У меня были опыты педагогической деятельности в музыкальной школе, и в музыкальном училище, и в институте. Это все было. Но, как правило, все равно пересиливает знание. Потому что музыкальное училище в те времена, я не знаю, как сейчас, но в те времена это был потрясающий уровень. Я помню, я приехал на экзамен в институт имени Гнесиных, и экзамен по гармонии. Со мной поступали выпускники музыкальных училищ Москвы Октябрьской революции и училище имени Гнесиных, со всей страны были лучшие собраны. Когда я послушал экзамен по специальности, потрясающие ребята были. Садимся на гармонию… А в Пермском училище у нас гармонию преподавала Галина Александровна Иллютович, легендарная личность. И у меня по гармонии всегда было пять, два, пять, два, пять, два. И она всегда показывала задачи, которые я решал, она обладала потрясающим даром, она умела так на фортепиано это сыграть, что мы, может, и не замечали, но она вот эти ошибки показывала прямо звучанием. И когда я сдавал экзамен, за то время, пока все решали одну задачу, я успел решить задачу в трех вариантах. Еще попытался какими-то джазовыми гармониями это отметить, чем вызвал какое-то такое удивление у преподавателя. Там у нас был какой-то кандидат музыковедения, вел гармонию, он говорит: «Слушайте, вам надо заниматься  индивидуальной гармонией. Вы откуда приехали?» Я говорю: «Из Перми». «А кто у вас преподаватель?» «Иллютович Галина Александровна». И он с недоуменным видом взял у меня все три варианта задач, положил, говорит: «Идите. Вам уже по гармонии даже оценку ставить не будут». Поэтому, наверно, какие-то знания. Все равно ансамбль – это ведь четыре числителя, а как знаменатель подвести, это всегда неизвестное. Как вот подвести? Конечно, бывает и с руганью, бывает и с разборками, бывает всё. Но, тем не менее, все равно мы должны выйти, пусть разные вверху, потому что по-другому это все сразу видно на сцене. Если кто-то чего-то понимает не так, это сразу видно зрительно, это сразу видно физиологически. Как это всё? Это достигается только работой. То есть бьешь в одну точку когда… это все, действительно, сходится в одно русло. Эти четыре ручейка сливаются, пусть в маленькую, но речку.

Бывают такие ситуации, когда именно творческий процесс и примиряет что ли?

Олег Згогурин: Бывает и так, потому что, я иногда понимаю, что… я повторюсь, я человек в большей степени нетерпимый, хотя с возрастом это недостаток как-то, видимо, несколько притупляется, но мне всегда хочется очень быстро получить результат, чтоб понять – так ли надо, правильно ли мы идем или, может быть, как-то надо по-другому. Не всегда это получается, потому что для того, чтоб выучить, вот как у Феллини, сделайте мне лес голубым, все всё бросили, перекрасили лес в голубой, он посмотрел, говорит – нет, не голубой, желтый. Я говорю, что мы, беря какое-то произведение, мы всегда не можем предполагать, какой будет результат. На наших инструментах можно формально с точки зрения законов музыки разложить - вот это бас, вот это аккомпанемент, вот это мелодия, вот это контрапункт, все вроде правильно, все мудро. Но выносишь на сцену, а это не звучит, потому что это получается формальный подход. У нас же совершенно другие… Ну тот же «Биттлз», ну как, ну вот только тремоло заиграла домра, это уже русский хоровод. Ну куда от этого денешься. А надо ведь все равно так, чтобы публика, которая знает эту мелодию в таких ?????? (неразборчиво), она вдруг - раз, и она ушла от этого. Для нас наивысший комплимент, когда нас слушают уже как музыкантов, а не как балалаечников и домристов. А ведь как этого достичь? И начинается мучение – как задеть струну, как ее защипнуть, в какой комбинации – бас, альт или прима, бас или альт и прима, балалайка. Вот это всегда мучение.

Вот этот профессиональный перфекционизм и ваша работа, например, в театральных проектах, как это сочетается? Вам мало сцены музыкальной? Вас еще, причем, не в один спектакль, понесло, в хорошем смысле, в театр юного зрителя – «Чонкин», «Золоченые лбы»…

Олег Згогурин: В куклах в свое время был «Золотой петушок» еще тоже, мы играли в оркестровой яме, а в ТЮЗе это еще раньше было

Причем, вы ведь там не выступаете в качестве просто какого-то аккомпанемента. Можно же было просто записать вашу инструментальную композицию, и пустить фонограмму, и всё.

Олег Згогурин: Начинали мы с фонограммы. Сказка, которая идет в ТЮЗе, «Как Баба-яга сына женила» Вячеслава Тимошина, она уже идет, по-моему, около 20 лет, идет уже в новом составе, обновленном, с редакциями и так далее, там впервые мы записали музыку. Театр всегда нам нравился. Мы с удовольствием ходили на премьеры, ходили, смотрели. Поэтому приглашение Скоморохова - это была для нас награда. Мы впервые попали в театральный процесс, потому что с «Чонкиным» мы там просто пару месяцев жили в театре. Мы видели, как делаются роли, мы сидели на сцене, а Михаил Юрьевич не знал, как с нами… а нас еще предупредили, что это режиссер очень суровый, он много музыки не любит, но музыка должна быть, действительно, такая, которая трогает души. И когда он кричал: «Каравай», дайте здесь что-то драматическое», как можно сходу так. «Больше драмы, добавьте больше…», а здесь больше лирики.

Мы ж не кассету поменяем, да?

Олег Згогурин: Это очень интересная была работа, когда ты уже ощущаешь себя частью спектакля, частью ткани спектакля. И актеры, мне кажется, это оценил, и нам понравилось, и мы для них стали родные. Потому что они проходят на сцене не просто как мимо музыкантов, а как персонажи, которые они хорошо знают и к ним относятся, то есть к нам есть отношение. Это, конечно, достигалось какими-то вещами, потому что, как правило, музыканты – это функция в театре. А в «Чонкине» это началось, и в «Золоченых лбах» уже…

Продолжилось. Там Станислав уже герой, по-моему…

Олег Згогурин: Совершенно верно. Нам доверили фразы. Это огромная честь для нас уже просто текст произнести. У Стаса текст, он поет, и у девчонок текст. Я, честно говоря, никому не сказав, у меня три фразы, я пришел к Михаилу Юрьевичу, сказал: «Михаил Юрьевич, вы, может, поработаете со мной, я же не театральный актер, чтобы сказать со сцены». Я помню его такую историческую фразу. Он говорит: «Олег, ты заслуженный артист. Значит, ты это можешь сделать всё сам. Иди». Я помню, что я перед зеркалом пробовал так и эдак, я помню, что один раз он меня услышал, говорит: Не педалируй здесь». Для нас это огромное удовольствие, и работа с партнерами на сцене. С ТЮЗом сложились отношения, действительно, как в большой семье. Есть какие-то проблемы, есть какие-то шероховатости. Но всегда мы выходим, мы с огромным уважением относимся к актерам, потому что они великие труженики. Каждый спектакль для нас праздник. Если перерыв какой-то происходит, мы так несколько переживаем и скучаем уже без этого, потому что это в каком-то другом качестве. А Михаил Юрьевич Скоморохов, наверно, оценил, кроме того что, если фонограмма – это фонограмма, а тут четверо вдруг каких-то все-таки, наверно, абсолютно разных человек добавляют еще эмоционально, не играя, как режиссеры, но эмоционально добавляют какие-то вещи, которые в спектакле. Мы действительно, живые. Я надеюсь, что мы живые, добавляем в спектакль какую-то краску. Мне кажется, он схватил, ему это очень нравится.

Давайте плавно перейдем к скорому концерту, посвященному юбилею. Будет ли там участвовать, кстати, пермский ТЮЗ?

Олег Згогурин: Я очень надеюсь. Но, Михаил Юрьевич, сейчас, к сожалению, в больнице. Я очень надеюсь, что, может быть, к юбилею выздоровеет, обязательно увидимся с ним 25 мая. Я надеюсь, что, может быть, и ТЮЗ что-то придумает. А так 25 мая в КДЦ я, надеюсь, получится, с одной стороны, душевный, забавный, веселый, озорной день рождения «Каравая», потому что там будет много друзей наших, с которыми мы опять сделаем что-то такое, чего, может быть, и друзья, не ожидают, а уж публика точно не ожидает. Поэтому сейчас мы мучаемся, репертуар взяли абсолютно тоже для нас какие-то не характерные вещи.

Откройте секреты - что?

Олег Згогурин: Нет, секретов открывать не буду, потому что люди ж тогда будут ждать это. Я даже убеждаю филармонию не печатать программки на этот концерт, чтобы люди не знали, что будет вот после этого. Потому что программка – это вот название, уже к этому названию есть отношение, к этому произведению есть отношение. Это как нормальный день рождения, когда приходят гости, и чем их удивят хозяева, это должно быть, действительно, сюрпризом. Я очень надеюсь, что это будет не скучное мероприятие, после которого люди уйдут и скажут – все-таки мы не зря потратили время.

Вы говорили уже, что часто ходите на разные мероприятия. Я вижу вас в полном составе не только на музыкальных событиях,но и на театральных событиях. И не могу не спросить - как вы относитесь к тому, что происходит в культурной жизни нашего города в последнее время, радует вас это или, наоборот, что-то огорчает. Вырос ли у зрителей, у пермских посетителей театров и филармонии вкус, востребованность к тому, что должно быть?

Олег Згогурин: Безусловно, время не стоит на месте, и люди меняются. 25 лет – это ведь четверть века, это…

Целая жизнь.

Олег Згогурин: …целая жизнь для людей. И, приходя на концерты, я смотрю, как… Конечно, что-то по-другому воспринимается, конечно, зритель уже, может быть, другой. Хотя на нас приходит и тот зритель, который нас знает с первых шагов, и обижается, когда мы не играем те произведения, которые для них были родными, впервые услышали. Публика, конечно, меняется. Хотя, мне кажется, простые человеческие чувства, они что тогда, что здесь - радость, боль, грусть. Мне кажется, это вещи, которые неподвластны времени. И все равно люди реагируют. Мы играем в который раз «Гляжу в озера синие», я смотрю, как девчонки по 15, по 16 лет в зале сидят, вот они там болтали, болтали, им было неинтересно, они вдруг затихают. Они еще, может быть, не совсем сознают, но от комбинации этих звуков, они вдруг затихают, они уже не разговаривают между собой. Они начинают смотреть на сцену, откуда это, чего, звуки эти происходят. И к концу у них вдруг серьезнее лицо как-то, и глаза по-другому смотрят. Значит, чего-то как-то все-таки цепляет. Они сегодня все сидят в Интернете, в фейсбуках и так далее, а тут вдруг музыка из того времени. Они это время не знают, они не видели этот фильм «Тени исчезают в полдень». Но все равно на человеческом уровне что-то происходит. Что касается города… Я как-то так очень спокойно отношусь к культурным революциям. Считаю, что революционная вещь, это какие-то резкие быстрые изменения ни к чему хорошему не приводят, потому что даже творческий процесс, ну спросите любого творца, который что-то создает, попробуйте его поторопить или сказать, вот там чего-то подопнуть – давай побыстрее, вот к этому. Ну что здесь может быть хорошего, если побыстрее, побыстрее, как бы, тяп-ляп. А с другой стороны я понимаю, что эти революции, они приносят как бы какие-то различные видения этого мира. С чем-то мы можем соглашаться, с чем-то можем не соглашаться, что-то нам нравится, что-то не нравится, но выбор всегда должен быть. Я за то, чтоб выбор был.

Но на вас как-то отражались последние события, например, последних четырех лет? Либо вы, как работали, как создавали свои произведения, была концертная деятельность, гастрольная деятельность, так оно и продолжалось?

Олег Згогурин: Мы, как правило, может быть, это наше достоинство, в том плане, что, наверно, то, что мы делаем, это не зависит от того, кто стал министром культуры, или кто стал вице-губернатором, курирующим, или начальником отдела культуры. Мы как делали свое дело, так и делаем. Другой вопрос, что меня всегда беспокоило, ну мы живем здесь, на пермской земле, и, кроме «варягов», которые приезжают, они приехали, уехали, а нам здесь… Вот у меня по линии мамы все выросли и жили на земле, они крестьяне, я всегда говорю о том, что нам здесь пахать землю, нам здесь ее сеять, нам здесь растить детей и нам здесь обустраивать этот мир. И кто бы к нам ни приезжал – хорошие, не очень хорошие, но нам здесь жить. И нам надо гордиться тем, кто у нас здесь есть. А чего греха таить – любая экономика определяется не количеством экспорта, который ввозится в страну, а количеством импорта. У нас в Перми есть масса достойных вещей, которые сегодня будут не стыдны на любой самой престижной сцене мира. Я это говорю абсолютно без каких-то этих… потому что мы показывали в Страсбурге в Европарламенте, и спешащие евродепутаты, они вдруг останавливались и шли не на заседание, а шли к нам. Мы выступали перед королевской семье в Дании. Я ведь все-таки отдаю себе отчет – две балалайки и две домры. Это не скрипки и не виолончели, за которыми стоит многолетний опыт классического наследия. Это всего лишь две балалайки и две домры. То есть в этом смысле я считаю, что в сфере культуры нам не стыдно показать это где угодно.

Неужели за 25 лет ни разу не было какой-то ситуации, когда вы вдруг сказали – ребята, поехали отсюда?

Олег Згогурин: Были, конечно, времена и тяжелые, кризисные времена. Чего греха таить, когда-то был период, когда мы решили вообще это все бросить, когда наступил кризис, когда не было ни зарплаты, ничего…

Это 2008-й или 98-й?

Олег Згогурин: Наверно, ближе туда, все-таки 98-й, ближе к 2000-му году, когда на концертах нам просто давали по цыпленку замороженному синюшному, банки тушенки и так далее. Казалось, ну ради чего ты бьешься, бьешься, работаешь. Но как-то нам везло на хороших людей. В то время мы познакомились с «Уралсвязьинформом» Владимиром Ильичем Рыбакиным. Благодаря его помощи мы вообще открыли мир даже в эти кризисные. У нас появилась возможность поехать на любой фестиваль мира, где мы услышали вживую таких музыкантов, о которых могли только мечтать. То есть открылось второе дыхание, мы забыли про этих цыплят, про тушенки и про все остальное, потому что для нас, тогда молодых, глотнуть этой мировой музыкальной культуры, где в записях мы не могли это найти. А когда мы попали на эти фестивали не просто слушателями, а еще и исполнителями, и когда нас оценили, когда в Англии известный дирижер Джон ?????? (неразборчиво) говорит, что «Каравай» один из лучших квартетов мира, конечно, для нас, может быть, это нескромно. Мы вжимали голову в плечи. Он говорит – «Но это, действительно, так». А почему нет? Конечно, были тяжелые времена. Мы же, в общем, творческие люди, мы все подвержены депрессиям, и впадаем в эти депрессии, что-то нам кажется, что не получается, вдруг на концерте как-то не так среагировали. Хотя грех обижаться на публику, я не помню провальных концертов, чтобы кто-то встал и вышел, или кто-то сказал «ну это полный провал». Такого я просто не помню.  И грех обижаться на то, что оценка со стороны. У «Каравая», по-моему, если я не ошибаюсь, четыре премии только в сфере культуры и искусства краевой, первая премия всероссийского конкурса еще в те времена, когда народные ансамбли и народное исполнительство было просто на высочайшем уровне. Конечно, были разные периоды. В этом и отличается, что где-то надо, может быть, пересилить где-то чего-то и снова опять с нуля начинать. Нам не страшно признать, что мы чего-то не знаем, чего-то не понимаем, чего-то не умеем. Я всегда ребятам говорю в квартете...

Мы всегда молоды, в движении, любознательны…

Олег Згогурин: Нет, не то, что... мы всегда можем вернуться и попытаться начать чего-то сначала. Пусть даже это не получилось, это не получилось, но, по крайней мере, всегда, если не все, то очень многое у наших руках.

Вы осознаете, что держа в руках русские народные инструменты, вы отчасти оттягиваете то время, когда это искусство уходит в прошлое?

Олег Згогурин: Безусловно. Потому что, если после наших концертов увеличивается прием на домру и балалайку по всему краю. Правда, дети хотят играть не совсем то, что дает преподаватель. Некоторые директора школ просто целенаправленно говорят - вы должны быть у нас два раза в году. Потому что дети приходят, приходят родители, и после этого мы говорим родителям - вот так могут играть ваши дети.

Что на трех струнах можно...

Олег Згогурин: Да, так могут играть ваши дети. И после этого у нас увеличивается прием в музыкальную школу на балалайку в два, в три, в четыре раза, и на домру. Это, действительно, реальные вещи. А потом, действительно, сегодня нынешнему поколению, которое учится на народных инструментах, записи – это хорошо, но когда они вживую попадают в ауру на концерте, когда они видят, как это может быть, это западает так глубоко, что это дает им какую-то, может быть, подпитку дальше профессиональности. Я в этом больше, чем уверен, потому что я помню себя сейчас школьником в музыкальной школе, когда напротив в трех метрах от меня сидели Нечипоренко, Вольская, Блинов. Рожков. Во мне до сих пор это живет, как это могло звучать на инструменте. И ты выходишь полностью ошарашенный. Ты берешь инструмент, смотришь на него другими глазами.

Олег Валерьевич Згогурин был героем программы «Биография». Спасибо вам, Олег Валерьевич. Сил, потому что сейчас самая горячая пора. И до встречи уже на юбилейном концерте.

Олег Згогурин: Спасибо.