Программы / Биография

Леонид Лурье: Педагогического университета. Он сейчас именуется сложнее несколько. Гуманитарно-педагогический ?????? (неразборчиво).

Профессор кафедры математического моделирования систем и процессов государственного технического университета.

Леонид Лурье: И он тоже стал исследовательским университетом, более сложно именуется.

Заслуженный учитель России. Все так?

Леонид Лурье: Не отменяется.

Лауреат премии Президента Российской Федерации в области образования.

Леонид Лурье: Да.

Лауреат премии Уральского отделения РАО.

Леонид Лурье: Да.

И самое главное, вы уж меня простите, друзья мои, может быть для Леонида Израилевича есть еще важнее, а для меня самое главное – основатель и директор лицея № 1.

Леонид Лурье: Это на самом деле так.

Есть еще, конечно, штука такая – основатель и бессменный руководитель длительное время фестиваля «Новое поколение». Сейчас, к сожалению, этого фестиваля уже нет, но я помню «Новое поколение» образца 98-го, 99-го, 2000-х годов, и там везде был Леонид Израилевич. И лицей № 1, как центр этого фестиваля. Сколько поколений людей было воспитано на «Новом поколении», я уж посчитать не могу. Мне вот 30, знаю тех, кто постарше.

Как начнете возрождать, так зовите. Мы впряжемся, безусловно.

Леонид Лурье: Замечательно.

У нас программа «Биография», Леонид Израилевич. Это значит, что мы во всех аспектах текущего эфира говорим о вашей биографии. Если бы вас начали спрашивать о биографии, вы бы с чего начали? Вам с чего комфортнее начинать отсчет?

Леонид Лурье: Вообще, маленькая тайна – в жанре «Биографии» я еще в жизни не выступал. Мне казалось, что все настолько ориентировано на будущее, что какие-то даже предварительные итоги подводить рано. А, тем не менее, когда я услышал приглашение на эту передачу, у меня такая же мысль родилась: «А что же в этой передаче должно быть главное?» И вот у меня родились сумбурные мысли, с которыми можно соглашаться, а можно и нет. Мне кажется, те передачи, которые уже прошли, они воссоздают историю города, и обнаруживают тех людей, память о которых нам должна помочь двигаться дальше. И мы, каким-то образом формируя социокультурное пространство отдельного человека, должны понять, как мы жили, как мы живем, и задуматься, пофантазировать, что может быть в нашей жизни. И думая над разговором сегодняшним, я почему-то сосредоточился на том, что я родился в Перми, мой отец родился в Перми, мой сын родился в Перми, мой внук, продолжатель фамилии Лурье, тоже родился в Перми. Вот, наверно, это этапы моей биографии. И в этой биографии какие-то мысли, чувства, отношение к происходящему в нашем городе и в мире, могут быть поводом для размышления, если это получится.

Вы родились в Перми, и ваш отец родился в Перми, и это уже само по себе интересно. У нас не так много пермяков в нашем городе, у которых несколько колен пермских. Отчасти из-за того, что город, надо честно признаться, очень молодой. Вот в таком своем виде, в котором есть сейчас, город крайне молодой. Город, который начал развиваться с 42-го года. До 42-го года Пермь вообще не была похожа на сегодняшний наш город совершенно. И даже очертания Перми мы стали получать только в годы Великой Отечественной войны. Как ваши предки появились в Перми? Есть какая-то семейная история?

Леонид Лурье: Есть. Вообще, мне кажется, наш город на протяжении долгого развития, как населенный пункт, потом в связи с Егошихинскими заводами, уже являясь Пермью, он отличался тем, что через него не проходили бешеные потоки миграционные. То есть он не был тем пунктом, который был местом глобального перемещения народов. Были здесь заводы, люди работали чрезвычайно напряженно. И есть определенный менталитет города-работяги, который берет на себя самую трудную, ответственную, важную миссию в развитии страны. Пермь исторически, мне кажется, выработала в себе именно такой менталитет. Это город, в котором  не проходили какие-то эпохальные события, связанные с историей нашей страны. Но это город, в котором медленно, но твердо проходили процессы, обеспечивающие глобальное развитие нашего государства. Это военная техника, это космические аппараты, это достижения в добыче алмазов, нефти, газа, то есть это как раз индустриальная держава, которая закрепила статус России как индустриального государства. Отец моего деда появился в Перми в 1912-м году. Все большое семейство Лурье жило в Прибалтике в Ковно – Каунасе, у них были лавки, магазины. Но когда дело шло к первой мировой войне, царское правительство решило, что еврейское население будет поддерживать немцев, и всем в одно мгновение было сказано покинуть эти территории. Мой дед уехал в Пермь. Кто-то уехал в Нижний Новгород, кто-то уехал за границу, а мы оказались в Перми. Мой прапрадед и его двоюродные братья оказались здесь. С этого момента началась наша история. И лет десять тому назад удалось найти захоронение деда моего отца.

Чем занималось в Перми, как только приехали, семейство Лурье, вот эта часть куста?

Леонид Лурье: Самая близкая мне часть куста, хотя родственников у меня близких довольно немного, папин дядя родной работал на заводе Свердлова техником по ремонту канализационных сетей. Всю жизнь проработал после окончания войны, которую он прошел, на этом заводе. Мой дедушка работал на заводе Дзержинского чернорабочим. И эта работа его в каком-то смысле делала человеком, интересующимся самыми разными проблемами жизни нашего города. Причем, было очень интересно наблюдать, как работали в то время. Транспорта городского не было, тройка не всегда доходила до завода Дзержинского, 8-го автобуса, который раньше ходил, не было. Пешком отправлялись люди из разных концов города на завод Дзержинского. И когда приходили, оставалось 5-10 минут, и площадь перед заводом превращалась в лежанку. На травке рабочие спали, ждали, когда сирена обозначит начало смены. Дедушка часто брал с собой книгу в дорогу, читал газеты, читал книги, и перед началом смены он говорил о том, что проходили чрезвычайно интересные обсуждения жизни в нашем городе. Бабушка года не доработала до пенсии. Я родился, мама должна была начинать работу. Мама стала работать учителем, через полгода – завучем в женской школе № 42, потом стала директором 9-й школы. И папа после окончания госуниверситета стал работать в пединституте, и всю жизнь проработал преподавателем на кафедре математического анализа.

То есть вы учитель во втором поколении?

Леонид Лурье: Да. Я даже мог бы сказать, что и в третьем, потому что дед мой по линии мамы тоже был учителем.

Вам с самого раннего детства было понятно, что вы станете преподавателем, учителем, или определение профессиональное произошло позже?

Леонид Лурье: Оно у меня еще и сейчас не произошло. Мне хочется браться за новые идеи, за новые дела. На самом деле самое крутое желание, которое у меня было после окончания школы, работать грузчиком. Я начал заниматься бодибилдингом, и как-то у меня случайно это начало получаться. В университете я потом штангой занимался, а вот желание заниматься профессионально у меня было в качестве занятий тяжелой атлетикой непосредственно по переноске тяжестей. Грузчик – это была моя школьная мечта. Но меня родители ненавязчиво убедили в том, что надо получать образование, а грузчиком работать в свободное время. Я не бросил эту работу. Я занимался спортом, и, наверное, лет 20 в Индустриальном районе каждый пуд соли, каждый прошел через базу на Бахаревке, я разгружал вагоны с солью с друзьями – штангистами, боксерами, которые на Бахаревке брали шабашки, разгружали вагоны. Так что эта традиция у меня сохранилась надолго. А интерес к науке на самом деле это нечто более сложное, чем получить конъюнктурно выгодное образование, математика никогда не была в почете с точки зрения конъюнктурности. Когда я кончал школу, нет слов, это филологи, юристы, историки, то есть это те люди, которые вообще ходили настолько с гордо поднятой головой, что рядом с ними даже при моем низком росте я вообще не был различим. То есть это были люди, это была такая когорта социальная, которая изначально ставила себя исключительно высоко. А математика интересна тем, что она позволяла несуетно сосредоточиться, лежа на диване, находясь в поезде, где угодно, думать, рассуждать и находить  какие-то новые мысли и идеи. Это меня всегда влекло, а особенно этот интерес развивал мне папа. Когда я был маленьким, мы отправлялись на прогулки, обычно это вечерние прогулки были, от Горьковского сада по Газете «Звезда» до 1-го гастронома, мы решали задачи: квартал – задача, квартал – задача. И если я достигал некоторых

результатов, то папа мне покупал газировку с сиропом, а если эти результаты были несоответствующие, то газировка без сиропа.

То есть, если задача разгадывалась за один квартал, газировка была с сиропом, если требовалась подсказка, до газировки дошли, ответа еще нет, значит, газировку получай, сиропа нет. Я помню этот вкус газировки без сиропа. Конечно, человеку взрослому газировка без сиропа, может, покажется весьма приятным удовольствием, когда на улице жарко. А человеку крайне молодому, лет 11-12, газировка без сиропа кажется оскорблением, потому что она не вкусная, а местами еще и горчит. 

Леонид Лурье: Но были моменты озарения, когда я получал стакан томатного сока. И эти дни мне запомнились.

Но ведь педагогика же, ведь преподавание же, не математика в чистом виде, а педагогика, преподавание математики, как произошло вот это разграничение?  Хорошо, математика, да, но вы же не остались математиком.

Леонид Лурье: Я очень часто менял направления профессиональной деятельности. Закончив механику в госуниверситете, я стал преподавать на кафедре технологии комплексной механизации добычи полезных ископаемых, и пытался поступить в аспирантуру. Летом начал работать, договорился об аспирантуре, поехал со студентами после мех-мата на практику в Кизел добывать уголь. Воспоминаешь Кизел, когда еще шахты работали.

Я честно могу сказать: Кизел, когда там работали шахты, я не помню. Я в основном помню Кизел, когда они уже не работали.

Леонид Лурье: Так вот я хочу сказать, что это высота 70 сантиметров, и идет где-то градусов 30, а иногда и 40 подъема. Был на этой практике, и кажется, почувствовал вкус тяжелого труда. А пока был на практике, умер руководитель, и я хотел заниматься как раз добычей полезных ископаемых. Приехал на похороны к нему, еще вопрос о моем призвании не решился. Снова уехал на практику, потом снова договорился об аспирантуре, прошел месяц-другой, к моему несчастью и второй руководитель тоже умер. Вокруг меня стали ходить легенды о том, что тот, кто берется за мое научное руководство, неминуемо кончает смертельно. И вот я остался второй раз без научного руководителя. И когда третий руководитель все-таки согласился меня взять в аспирантуру, он сказал: «Только ко мне не подходи», дабы не принести случайно несчастье. В итоге я занялся математическими методами в бурении, защитил кандидатскую диссертацию по бурению, но задачи решал математическими методами, работал на кафедре матанализа технического университета. Потом, когда все-таки началась перестройка, когда многие желания, которые подавлялись, они получили шанс к развитию, у меня вышло несколько публикаций в педагогических изданиях. Они, кажется, были поддержаны. И тут возникла идея лицея. Но она возникла не только по этому поводу. У меня уже трое детей родилось, и я стал присматриваться и расспрашивать, моих дочерей в особенности, что им не нравится в школе. И после обсуждения с ними у меня созрела если не концепция, но идея создания лицея, в котором ученику должно все нравиться.

Ученику не может все нравиться. Если ему все нравится, то он там ничему не научится.

Леонид Лурье: А дело в том, что можно не мучить образованием, а формировать волю, выражение которой может также вызывать положительные эмоции, когда человек напрягся, добился результата, победил себя, он испытывает и от этого, от трудной работы кайф, он понимает ее смысл, он осознает ее ценности. «Благословите трудности, ими живем» - говорил Рерих.

Слово «лицей», на тот момент ведь его не существовало в Перми.

Леонид Лурье: Лицеи новой волны появились как раз в этот момент, потому что была дана из Москвы команда «можно», и по этой команде очень многие города ринулись в этот процесс. Нас отличало только то, что мы уже в то время отменили классные журналы, дневники, звонки, школьную форму. Обратите внимание, я только это хочу пересказать, что сейчас история идет по кругу. Электронные журналы, электронные дневники возвращаются. Я надеюсь, что они тоже скоро снизойдут на нет, потому что это должно быть предметом обсуждения учащихся и преподавателей, а родители должны вживую общаться со своими детьми и с преподавателями, и узнавать об их успехах. А журналы – они никому не нужны по определению.

Год основания лицея напомните мне, пожалуйста.

Леонид Лурье: 1989-й.

1989-й год – это на дворе у нас еще Советский Союз.

Леонид Лурье: Ну да.

А у вас уже лицей.

Леонид Лурье: А у нас перестройка, у нас время перемен, педагогика сотрудничества, это педагогический календарь. Это то время, когда демократические тенденции в образовании захлестнули общественный процесс развития. И все, что происходило в школе, было стимулом для демократизации общества. Это было совершенно удивительное уникальное время 90-е годы. Я не могу согласиться, что их хают. Это время педагогических откровений, это время удивительных педагогических находок. В нулевых годах, тогда, когда наступил процесс устаканивания, когда нашлась такая инстанция, которая взяла на себя миссию говорить, что такое хорошо, а что такое плохо, то многие из находок, которые были в то время сделаны, они, к сожалению, были подавлены. И теперь все, что нормировано, все, что обозначено соответствующими законами, рамками, стало довлеть в образовании. И еще маленькая тайна – Царскосельский лицей, тот самый знаменитый Царскосельский лицей, он погиб от того, что его стали контролировать, контролировать совершенно на каждом шагу. В итоге не стало этого лицея.  Он угас.

Я прекрасно помню историю про мятежного Лурье. Вас каждый год, если не пытались закрыть, то, по крайней мере, приходили с проверками, точно не давали работать. Я помню истории, когда одна структура властная вам разрешает строить здание, корпус нового лицея, появляется другая властная структура – запрещает строить корпус нового лицея. Когда появляются какие-то жалобы и кляузы на руководство, когда родители чуть ли не готовы стеной вставать – отстаньте от наших детей, от нашего лицея. И это было вполне на моей памяти, то есть в конце тех же самых 90-х годов. Это были вовсе не нулевые. А вы с таким восторгом рассказываете. В нулевые, по-моему, от вас отстали, а в 90-е каждая собака считала своим долгом указать, как вам работать. Нет?

Леонид Лурье: Это и специфика нулевых лет, потому что, когда Гособрнадзор закрыл наш лицей, а Роспотребнадзор после выполнения всех ремонтных работ, говорили «Мне непонятно, почему вас закрыли. Можно было и не закрывать». Вот такие шуточки напоминают трагикомедию. Впрочем, это уже прошло несколько лет тому назад, но сейчас это прошлое превратилось в фарс, и, конечно же, мы вступили в другое время, когда мы можем постоять за себя, благодаря тому, что находится возможность убеждать людей. Хотя это дается с невероятными трудностями, но родители очень помогают лицею. Помогают лицею те, кто в обществе в нашем осознает смысл лицейского образования, который не укладывается в те рамки, которые предопределены законом. И то, что это так, на самом деле, очевидно в работе не только нашего лицея, но и многих других лицеев. Поэтому сожалеть приходится, что в новом законе об образовании лицея, как вида образования, нет, но дано право на существование лицея так в порядке исключения на усладу региональных властей. А это означает, что нет финансирования, берите деньги с родителей. Но вот этот рэкет с родителей, он не приводит к хорошим результатам. Ведь фундаментальная подготовка учащихся - это народное достояние. И поэтому она должна быть гарантирована, как во всех странах, финансированием из муниципалитета. Сейчас вот эта угроза ближайших лет, она обострит ситуацию с лицеями, с гимназиями, со специализированными школами. Их призывают, эти учебные заведения, берите деньги и сами существуйте, но невозможно это сделать самостоятельно.

Но что можно было бы сделать. Это государство, это муниципалитет мог бы создать механизмы сотрудничества между школами. Школы находятся рядом, в двух кварталах друг от друга, но у них абсолютно разрозненные коллективы, в то время, как можно было бы одни и те же факультативы, спецкурсы читать для детей сразу из двух школ. Это было бы экономия средств. Можно было многие виды деятельности запараллелить: у одних есть спортзал, у других нет спортзала. Можно было бы многие виды деятельности проводить то на одной территории, то на другой. У нас есть опыт такого сотрудничества в Закамске. 87-я школа и лицей вместе проводят последние звонки, вместе проводят выпускные вечера, вместе используют экспериментальную базу технического университета. И все это делается при всем том же ресурсе финансов, хотя требуется исключительная организационная прозорливость в решении эти вопросов. А если бы при этом еще и нашлись возможности, сократив, например, финансирование всей системы образования, повысить заработную плату преподавателям, то тогда все бы наладилось своим чередом. То есть можно было бы платить людям большую зарплату, не выпрашивая дополнительных средств. А в данном случае надо исходить из того, что образование – самонастраивающая система. Она может не требовать дополнительных ресурсов, она способна регулировать свои действия сама по себе, потому что всякое учреждение образования, оно еще и учреждение культуры. И именно своим отношением к ценностям общества люди способны регулировать и спрос с этого общества, и они могут, сотрудничая, добиваться для блага общества решения общих проблем.  И этим было бы полезно пользоваться. Но, к сожалению, и общественная система управления у нас пока не на уровне.

90-е годы такие «лихие», говорят, «голодные», тоже слышал такое по 90-е, разное говорят. Но 90-е годы – это годы, когда я учился в школе. Я и все мое поколение те, которым сейчас 30 лет, мы такие выпускники миллениума. Я общаюсь с огромным количеством людей моего поколения. Я честно могу сказать, что вне зависимости от школы, которую мы заканчивали, а это разные школы – кто-то заканчивал школу с приставкой «гимназия», кто-то заканчивал школу с приставкой «лицей», кто-то заканчивал школу с приставкой «специализированная», а кто-то заканчивал просто самую обычную школу, но в целом, когда я общаюсь со своими сверстниками, я понимаю, что мы находимся на одном культурном уровне примерно, примерно одном образовательном уровне, у кого-то чуть лучше с гуманитаркой, у кого-то чуть лучше с математикой, допустим. Приблизительно мы получили одну и ту же базу в те самые лихие, голодные 90-е. Затем начались нулевые. Россия встала с колен. Появились нефтяные деньги. Появилась новая риторика – пафосная, красивая такая риторика, властная. И у меня есть возможность пообщаться с теми, кто закончил школу в 10-е. Я не могу отделаться от ощущения, что этого единства - образовательного, культурного у выпускников 10-х лет нет. Есть очень умные и очень правильные, яркие, продвинутые, и у них можно спросить: «Братишка, а ты что заканчивал?» Он ответит: «1-й лицей, 2-й лицей, 4-ю гимназию». И назовет еще, может быть, с десяток учебных заведений, каждое из которых может гордиться этим учеником. А потом ты спросишь другого: «А ты почему этого не знаешь, где ты учился?» Он назовет школу, которая еще в 2000-м выпускала, в общем-то, на уровне, а сейчас резко просела. Почему так? Почему в 90-е, вот в это самое лихое и голодное, у всех получалось, у всех в среднем ведь получалось выпускать классных ребят, а в нулевые, когда и с колен-то встали, все просели. 

Леонид Лурье: Мне кажется, нулевые, 90-е – это время общественного диалога. Какие острейшие споры, дискуссии возникали в обществе. Формировалась культура духовная нового времени. Время, которое мы сейчас переживаем, нулевые, это время ЕГЭ, тогда, когда все силы старшеклассников просто сосредоточены на угадывание ответов. Но государство не сделало востребованной культуру. Мы косим, что ЕГЭ ликвидировали элементарные навыки культурного развития детей, а происходит другое – исчезла востребованность общества на культуру. Это усилилось еще законами, которые, например, не делают экзамен по литературе обязательным. Резкое снижение к культурному слою, который формирует школу. В итоге человек получил справочку о ЕГЭ, а дальше он мечется один, чтобы эту справочку поменять на справку о зачислении в тот вуз, где эти баллы впритык соответствуют проходным. Люди даже здесь разобщены. Понятие «коллективное мышление», понятие коллектива, в котором есть очень много положительных тенденций, осознание коллективного «Я», как сила, которая развивает человека, благодаря усилию всего общества, растворилось, исчезло. И вот человек мыкается сам, и он не считает свои достижения достижением друзей. Слово «друг» сейчас стало таким редким, что просто даже иногда страшно говорить о том, что тебя, допустим, держит в лицее, или что там держит в школе. Держит хорошая обстановка. А что? Мы вместе с друзьями ходим на дискотеки. Всё. Если вспоминать о годах, которые были в моей молодости, то вопрос: « А что ты можешь сделать для друга?» «Ты пойдешь с ним в разведку?» и так далее. Они гораздо глубже с точки зрения социального взаимодействия людей, с точки зрения потребности социальных контактов и консолидации. Несмотря на то, что существовала другая сила, которая формально свидетельствовала о единстве общества, КПСС, существовало и то особенное, исключительное для нашего российского народа – это российская солидарность, это солидарность обнаруживала себя в том, что всегда люди готовы по большому счету прийти на помощь. Сейчас подавляющим качеством является равнодушие.

Вы достаточно резко высказались относительно единого государственного экзамена. А ведь если мы отбросим форму единого государственного экзамена, оставим только суть, то есть проверка знаний, которая является одновременной как для выпуска из школы, так и для поступления в вуз. Это ведь суть ЕГЭ. Форма может быть любая, но единая проверка знаний одна. То есть не много проверок – одна после школы, а одна при поступлении в вуз, а одна проверка, единственная. Это ведь и есть суть единого государственного экзамена. У вас в лицее было именно так – выпуск из лицея это поступление в Политех.

Леонид Лурье: Я согласен с функцией ЕГЭ, о которой ты, Роман, говоришь. Но эта функция ЕГЭ, во-первых, исключает среднее профессиональное образование, для которого ЕГЭ не имеет никакого смысла, а люди должны ходить работать на то производство, которое вовсе не требует высшего профессионального образования. Пусть будет хотя бы такой сектор. Но главная беда стоит в другом – мы, отказавшись от 12-летней системы обучения, пошли опять неизвестно по какому своему пути. Мы не вошли в Болонский процесс с нашей системой довузовского образования. выпускники школ России не могут поступать напрямую в западноевропейские вузы, а это означает, что объективно и честно сдав ЕГЭ, они могут находиться только в образовательном пространстве России. Но это наша утрата, потому что мы не впускаем в образовательное пространство России западноевропейцев. Ведь трудно предполагать, что они сразу ринутся все массово к нам в Россию. Поверь мне, у нас есть направления, которые их бы со временем привлекли. И опять у нас начинается занавес.

Трудно сказать, как его именовать, но мы изолировали себя от того, что иностранцы не едут к нам учиться. Вот на дешевое образование из стран Африки еще отваживаются поехать, из Западной Европы – нет. Какой же это Болонский процесс? Так вот ЕГЭ можно тысячу раз регулировать и этим править. Раз это способ объективной оценки, пусть он будет, но должна быть культура востребована в обществе. Кем? Новым поколением. Почему нет этой связи между преподаванием в школе и жизнью в обществе? Почему мы строим сусальный домик, и в этом домике невозможно жить, если только будет калитка открыта. И чего стоят эти все ограничения, которые в школьной жизни присутствуют? Нелепость их совершенно очевидна. Надо школу сделать максимально открытой, надо привлекать самые широкие слои общества к содеятельности в школе. Надо, чтоб она была частично политехнической, чтобы был выбор в общеобразовательной школе. Можно стать слесарем, и ничего страшного нет, если человек хочет работать уже в 15-16 лет. Пусть он учится и работает. Закон это ему позволяет.  Нужно создать механизм, когда армии было бы выгодно на любых условиях брать детей, которые хотят быть военнослужащими. У нас создана система непрерывного образования школа-вуз. Почему нет системы непрерывного образования школа-армия?

На самом деле хватает и таких примеров. Другое дело, что по всей России я сейчас буду перечислять отдельно, вспоминая кадетские и казачьи корпуса…

Леонид Лурье: Не-не-не-не-не.

Почему нет?

Леонид Лурье: Это не то.

Колледжи ДОСААФ.

Леонид Лурье: Но это нужно, чтобы со школьной скамьи ученик был ориентирован на программы, которые обладают преемственностью с вузовскими военными программами, чтобы они занимались тем, что будет продолжено в военных вузах. У нас военных вузов немного. Но нужно, чтобы приходили на них дети, которые на протяжении нескольких предыдущих лет впитывали дух армии. И еще. Такая же беда в педагогическом образовании. Вы посмотрите – создаются программы непрерывного профессионального педагогического образования. Почему школа оторвана от этого процесса? Почему школа не может формировать те ценности, которые бы в последующем педуниверситет развивал и делал престижной педагогическую профессию? Слабое отношение, неубедительное в плане сотрудничества со школой делает специальность учителя не престижной. Необходимо, чтобы студент педуниверситета часть времени проводил в школах, вырастал, взращивался со школой. Этого нет. В итоге целое поколение выпускников педвузов ходят мимо школы. Целое поколение выпускников школ идут в во енные вузы в силу каких-то явно не первостепенных обстоятельств. Необходимо создать систему непрерывного образования в стране.

Вы говорите о системе непрерывного образования, я понимаю. Но сейчас же тренд другой. Сейчас, насколько я понимаю, основа такого тренда в образовании российском – необходимо открыть мир, говорят нам. То есть ученик до последнего момента имеет право выбирать. Если он вдруг неожиданно хочет сменить вид своей деятельности, он должен иметь возможность это сделать в любой момент. А вы же говорите о том, что чуть ли не к классу к 7, 8 нужно понять, что ты в жизни хочешь.

Леонид Лурье: Нет, я говорю не о том, какой профессией хочешь заниматься, и право на выбор профессии должно быть сохранено к моменту окончания вуза. У нас не должно быть в вузах даже специальностей, а должно быть как на западе – право переходить с одного набора дисциплин на другой. Я говорю о профессиональной мотивации. Если уж у человека есть интерес, то дайте возможность ему выразиться. Если у человека есть интерес к математике, дайте ему без денег заниматься математикой 12-15 часов в неделю. Это государственный капитал. Он может быть инженером, он может быть математиком, кем угодно. Речь не идет о профессии, речь идет о жизненном самоопределении. Интерес к профессии – это вовсе не профессиональная замкнутость. И более того, мы же сейчас еще и проповедуем о том, чтобы студенты вторую профессию получали. Но у нас, к сожалению, вторая профессия оказывается только экономической. Я не встречал случая, чтобы студент, заканчивая какой-то факультет, бросился изучать математику, понимая, что без математики не сделать ему успешной работу, в которой он видит себя в будущем.  И вот это нарастание древа развития человека, оно должно происходить свободно. А в Болонском процессе это можно менять набором дисциплин. Нет у нас пока такого. И все идет от того, что довузовское образование в России не вошло в Болонский процесс.

Вот сейчас последовательно, мы с вами оба оптимисты, а то, что вы оптимист, я знаю, я с вами далеко не первый год знаком. Вот мы с вами оба оптимисты, мы оба смотрим на будущее широко раскрытыми глазами, понимая, что будущее оно такое. Оно может быть, не очень приятное, но оно абсолютно точно неопределенное. И это будущее мы можем делать сами. Представим себе ситуацию, при которой вдруг вас спросили: «Леонид Израилевич, вот чистый лист перед вами, ручка и чистый лист. Набросайте нам с чего нам сейчас начать?» Чтоб потом, лет через десять мы могли у вас спросить: «Нормально, правильно мы все сделали?», а вы бы сказали: «Правильно».

Леонид Лурье: Такую программу, как политическую декларацию, наверно, в одно мгновение создать трудно, но, тем не менее, я бы хотел предложить первое, с чего начать, это существенно сократить тему управления образованием, провести модернизацию уровневую с точки зрения необходимости существования районных отделов в таком количестве, на высвободившиеся деньги поднять заработную плату, обеспечить сотрудничество с вузами, с субъектами образования таким, которое позволяло бы образование сделать вариативным. Добиться, чтобы наше довузовское образование стало международным не за бешеные деньги, а за те деньги, которые доступны детям для того, чтобы, если есть желание, войти в международную систему Болонского процесса. Научить школы дружить друг с другом. Широко создавать сети профильных школ, школ, которые специализируются по тем или иным направлениям деятельности. И экономить ресурсы. Отказаться от пагубной системы нарушения прав человека в связи с возрастом и полом. Все возрастные группы преподавателей для школы важны, так же, как и мужчины, и женщины должны работать независимо от пола. Необходимо добиться регулярной системы свободного права выбора повышения квалификации, а не то, которое предоставляется в силу сложившихся условий, причем, по направлениям, которые обеспечивают, включая даже целый год не работать, а заниматься какой-то научной темой. Необходимо, чтобы доктора педагогических наук и доктора по другим направлениям вступили в школу, как ученые, которые ориентируют учебный процесс на достижение пиковых результатов, чтобы в образовании мы формировали региональную профессиональную и социальную элиту.

Не следует указывать на то, что мы боремся за равенство возможностей в образовании, урезая в развитии по фундаментальным наукам нашим детям. Это задача государственная, ее нужно выполнять и решать. Дошкольное образование следует изменить так, чтобы родители были максимально вовлечены в систему дошкольного образования, существовал, если не стандарт, то минимум того, что нужно сделать к школе, но не мучить детей образованием. Нужно, чтобы развитие физическое у детей к достижению школьного возраста было на достаточном уровне, и эмоциональный и психологический настрой были таковы, чтобы дети могли учиться легко. Тот надрыв, который связан с поступлением в первые классы, это издевательство над детьми. Поступление в высшую школу должно быть вне жесткой дифференциации на платное и бесплатное обучение. Итоги первого семестра сразу выявят, кто способен учиться бесплатно, а кто должен платить. Вот вкратце все, что можно сказать, но впопыхах. Это не развернутый доклад, а только то, что наболело. И еще, конечно же, надо существенно повышать заработную плату в детских садах, в школах, в вузах в особенности. И нужно иметь ясную перспективную программу в регионе на поддержание научных кадров, потому что та добавка к зарплате, которая дается докторам наук, она очень неустойчива по правилам применения и уж совершенно не обоснована по применении их в школах, потому что оплаты в школах за кандидата и доктора наук в три раза отличаются от вуза и не имеют никаких ясных обозначений.

А с чего бы вы начали? Вот вы сейчас обрисовали, как должно быть

Леонид Лурье: Я бы реструктуризовал организацию системы образования на уровне города и края, сократив число самостоятельных субъектов в управлении системы образования в крае и в городе. При этом сократил бы число районов в городе, выделил бы больше средств в сами эти районы для того, чтобы у районов была финансовая независимость. И при этом научился бы соединять денежные потоки с тем, чтобы не требовать нового повышения финансирования в рамках одного муниципального подразделения. Вот научиться, благодаря управленческим находкам, создавать условия, при которых можно с прежним ресурсом выживать за счет реорганизации – важная вещь, при этом сохраняя еще и преподавательские места за счет привлечения внебюджетных средств для выполнения работ, требующихся для системы образования

Экономить, оставить профессионалов, выкинуть бездельников – программа Леонида Лурье, героя сегодняшней «Биографии».