«Я не взрослый. Во мне живет ребенок, который все время ищет и находит», - Арнольд Райник

Очередным гостем программы «Биография» стал Арнольд Райник, художественный руководитель авторского театра танца «Ляллен». Ведущий: Нина Соловей.

- Вы не только руководитель театра, вы балетмейстер и человек, который неровно дышит к поэзии. У вас есть и другие творческие увлечения. Считаете ли вы свою жизнь счастливой хотя бы потому, что гордитесь своими детьми? Вы видите их на экране, на сцене. Это можно считать каким-то итогом?

- В молодости, когда мы слышим, как люди старшего поколения говорят, что их жизнь только начинается, мы улыбаемся, считая что они сами себя успокаивают. На самом деле, все зависит от человека.

- Все зависит от человека. Остановился он или продолжает двигаться по лестнице.

- Удача с самого начала вас сопровождала? Вы можете сказать, что везло на учителей, на людей, которые направили вас в хореографию?

- Мне повезло с самого начала, хотя я очень сокрушался по этому поводу. Учиться танцевать я начал аж в 26. Это было под Ташкентом, в глубинке. Бедная семья и прочее. Не было даже возможности увидеть то, чем я сейчас занимаюсь. По прошествии 10 - 15 лет, когда я встал на рельсы и покатил, я понял, что это было огромное счастье. Во мне такой вакуум был, такой голод по всему тому, чем я стал заниматься. Это трудно понять человеку, у которого все идет по регламенту, по плану. А мне это было так вкусно, потому что я по этому соскучился и не знал ничего. Вырвался на свободу, после многоминутной задержки дыхания. редко кто испытывает это.

- Вас какие-то обстоятельства не пускали или вы не понимали своих потребностей?

- Думаю, и то, и другое. Я был старшим в семье, у меня была только одна мама и два братика на попечении. Я закончил 11 класс, пошел в вечернюю школу и уже работал, с 16 лет. Как в далеком дремучем совхозе я мог услышать живую скрипку, увидеть хореографию? Телевидение тогда только начиналось.  Рядом были простые люди, которые не могли сказать "Арнольд, тебе надо этим заниматься".

Уже после службы, когда я, наконец, оторвался от семьи и ощутил свою самость, начал задумываться, что я сам по себе тоже нечто. Стал заглядывать в самого себя, смотреть, что мне интересно и понял, что мне интересен танец, хореография.

Во мне такой вакуум был, такой голод по всему тому, чем я стал заниматься... Это трудно понять человеку, у которого все идет по регламенту, по плану. А мне это было так вкусно, потому что я по этому соскучился и не знал ничего. Вырвался на свободу, после многоминутной задержки дыхания.

- Как же вас преподаватели взяли, уже дяденьку? Это же для педагога большой риск.

- Да, у меня уже была семья, уже Сергею пять лет было.

- Чем вы их подкупили?

- Наверное, глазами, экспрессией. Это было в Тобольске. Там была замечательный педагог Лидия Васильевна Гелевич. Я приехал в мае, занятия тогда уже заканчивались. Когда я сказал ей, чего я хочу, она сказала - приезжайте в мае, а не в сентябре. Дала мне два месяца на подготовку. Меня брали однозначно - настолько экспрессивно я ей рассказал, чего хочу, что она мне поверила. Более того, я поступил на второй курс и вскоре понял, что через 1,5 года мне выпускаться. Я понял, что этого мало и попросился на первый курс. Представьте себе удивление педагогов и радость, потому что поняли, что я пришел не за корочками, а за знаниями. Эти 2,5 года - тот фундамент, который у меня есть до сих пор. Лидия Васильевна же и направила меня в Пермь, сказав, что я еще не совсем готов для столичного института. ну что такое, 2,5 года с нуля, тем более, с 26 лет. А тут была ее дочь. Она преподавала, и меня передали из рук в руки. Я закончил пермский институт, отработал в нем 11 лет, потом театр и т.д.

- Не сольная карьера, а сразу преподавание. На это повлиял ваш возраст?

- Да. К сожалению. Во мне было желание танцевать, почувствовать наркотик сцены. Но с самого начала я понимал, что танцовщиком мне не быть и сразу обращал внимание на те знания, которые сделают из меня педагога.

- Исходя из своего опыта, вы успели разглядеть у своего сына способности и помогли ему не потерять время.

- Мне очень не хотелось, чтобы Сережа терял годы, как я. Я тихонечко водил его на концерты, к нам на экзамены. Он сопротивлялся, хотел заниматься спортом, серьезно занимался лыжами, рукопашным боем. Однажды я уехал в Ленинград сдавать кандидатский - это было заочное обучение. Это было в сентябре. В конце сентября я приехал, и он сообщил, что записался в бурхановский коллектив. Я удивился тому, что он сам пошел. Я попросил его показать, чему он научился за месяц. Он станцевал минутный танец, показал, что он сделал за этот месяц, у меня слезы на глаза выступили. Была такая экспрессия, такая осознанность, такая сила, как будто он года три - четыре занимался в очень хороших руках. Потрясающе. Я сказал: Сережа, не бросай. В дальнейшем моя помощь уже была не нужна.

- А было желание где-то посоветовать, помочь? Многие педагоги считают неэтичным заниматься со студентом, с которым занимается другой педагог. Ваш сын обращался к вам за какой-то помощью?

- С большой гордостью и радостью должен сказать, что на моей памяти он ни разу сам не обращался. А я не пытаюсь помогать людям, которые не просят об этом. Мне это нравится. Я хотел, чтобы он сам это делал. Не было ничего, ради чего стоило бы нарушить эти правила, и я дал ему возможность вкусить самостоятельное преодоление этих ступеней.

В 90-е годы вся наша взрослая жизнь рухнула, и я собирался уехать в Германию. Документы были на руках, но мне не хотелось этого делать, потому что я немного иной философии придерживаюсь. И тогда я решил дать себе последний шанс - решил, что приду к детям, и если все получится, я порву документы и останусь.

- Вы ведь не сразу пришли к тому, чтобы руководить авторским театром, в котором танцуют дети. Это довольно сложная публика, у них есть родители, к ним нужно найти особый подход. Как вы к этому пришли?

- На самом деле, это сложнейшая работа. Пришел неосознанно. Обстоятельства сложились так, что в 90-е годы вся наша взрослая жизнь рухнула, и я собирался уехать в Германию. Документы уже были на руках, но мне не хотелось этого делать, потому что я немного иной философии придерживаюсь. И тогда я решил дать себе последний шанс, решил, что приду к детям, и если все получится, я порву документы и останусь. Я пришел в 12 школу - она с углубленным изучением немецкого языка, предложил свои услуги. Набежали детки, и они меня буквально спасли. На тот момент я уже имел 11-летний опыт работы в институте. Я думал, что приду в школу и многому их научу. Получилось так, что обучение было взаимным. Первой неожиданностью было то, что они растут. Сделал номер, сшили костюмы, они ушли на лето, а вернулись уже совсем другими.

Вторая неожиданность в том, что они гораздо дольше берут материал, но им гораздо быстрее нужен новый, интерес падает. Они еще не актеры, и если интерес падает, они не могут обмануть зрителя. У взрослых все наоборот.

- Но продержать интерес к работе с детьми на протяжении стольких лет - это дорогого стоит. Что сегодня вас держит в этом театре?

- Мы хотели сменить название, но передумали. «Ляллен» в переводе - детский лепет. В декабре у нас будет 23 сезон. Меня держит постоянный приход новых детей, новый смыслов. Они все разные. Приходит новый ребенок, и я понимаю, что мы стали богаче. Это мы превращаем мир в монотонность и однообразие. Каждый новый ребенок меня удивляет. Какой интересный мир в нем! Как все по-другому он видит и как многое несет в себе! Я стараюсь это не сломать, помочь ребенку.

- Как вы соблюдаете этот баланс. Хореографы - люди дисциплины. Ни шагу в сторону. А тут дети. Они могут сказать - а давайте вот в эту сторону пойдем. Могут они сделать это?

- Они не просто могут, они делают это постоянно. Наше творчество - это не мой диктат, это сотворчество и это основное, что держит детей. Им интересно, они сами сочиняют движения, предлагают музыку. Я даю им возможность придумывать самим. Они приносят, мы смотрим, что-то отбираем. Сотворчество их держит. За 23 года больше десятка людей ушли в эту профессию. Каждый из детей что-то дал театру и что-то взял.

Что касается техники, то главное, чтобы ребенок чувствовал радость, чтобы ему было приятно танцевать. Шпагатом сегодня никого не удивишь.

- Есть еще одна сторона вашей жизни - ваше имя очень часто можно увидеть в программках как постановщика танцев, номеров в драматических спектаклях, например, в ТЮЗе. Если не ошибаюсь, было время, когда вы работали в лысьвенском театре, в Чайковском. Как вы пришли к этой части - не постановка хореографии, а работа с драматическими артистами?

- Это очень интересная страничка. Совершенно случайно пригласили на один из спектаклей в далекие 90-е. Пригласили Виктора Михайловича Мингалева - моего учителя, а он чем-то был занят. Видя мои начальные потуги в балетмейстерстве, он сказал - а ты сможешь, иди. Я пришел к Скоморохову Михаилу Юрьевичу... Если коротко сказать, так там и остался. 99% спектаклей за эти 30 с небольшим лет, где нужна была хореография - это хореография моя. Как-то мы нашли друг друга. Михаил Юрьевич очень доверяет мне буквально с первой репетиции.

Что ТЮЗзу дало мое присутствие - об этом говорить зрителям. Но что мне дал театр - это понимание того, что не нужна техника, нужно проживать то, что ты танцуешь. Сначала я приходил, давал какие-то хореографические комбинации актерам, уходил с дурным настроением. Через 2-3 дня опять репетиция, я приходил и влюблялся в свою хореографию, я ее не узнавал, она была настолько насыщенна, эмоциональна... Так вот как надо! Этому я научился и в своем театре только это требую, ничего другого.

Что касается техники, то главное, чтобы ребенок чувствовал радость, чтобы ему было приятно танцевать. Шпагатом сегодня никого не удивишь.

- Я не могу не спросить о поэзии. Вы ее любите, читаете, пишите. Как в вас открылось это желание?

- Не совсем неожиданно для меня. Пробовал писать я лет с 30. Иногда что-то проскальзывало, я пытался это зафиксировать в рифме. Лет 8 назад была какая-то шизофреническая история, просто страсть. Я не мог оторваться от бумаги и писал, писал... Дописался до пяти сборников.

- Это желание высказать свое внутреннее?

- Что-то из меня изливалось. Я не мог остановить этот поток. 2,5 года тетрадь и ручка всегда были рядом. Я писал не исправляя. Это было трудно и легко. Было невозможно не писать. К счастью или к несчастью это закончилось через 2,5 года, когда я немножко отдышался. Материала набралось много, и я понял, что это надо издавать. Германская сторона мне очень помогла. Я член совета международного союза немецкой культуры в Москве. Я показал стихи, выиграл грант и мне дали деньги на публикацию.

- Как близкие, знакомые отнеслись к этому вашему периоду творчества?

- Это было мучительно для них, потому что они меня на эти 2,5 года потеряли. И я ничего не мог с этим сделать. Они говорили: "Зачем тебе это надо. Это не принесет тебе ни дохода, вообще ничего". Не знаю.

- Хочу...

- Нет, не "хочу". У меня не было огромного желания писать. Я просто не мог не делать этого. Это не было проявления доброй воли.

- Как-то повлияло это на вашу работу как хореографа, на язык, на то, как вы видите мир?

- После этого мы называемся авторским театром танца. Раньше это был немецкий детский театр танца. Теперь - авторский, потому что после того, как волна поэзии утихла, пришла другая, не столь страстная - это песни. Я писал стихи, на которые сам же писал музыку. Дети помогали. Получались симпатичные песенки. Мне показалось интересным на эти же песни делать хореографию. Получалась такая история, которая дала мне новый приток энергии. Это уже стало авторским театром и так мы и назвались.

- Кроме вас и детей есть еще педагоги, которые должны смотреть в одну сторону с вами, продолжать вас. Хоть это и ваш театр, не делаете же вы всю работу один.

- Я помощников не ищу. Они приходят сами. Практически, все они мои ученики.

- Вы волнуетесь, когда начинаете ставить номер? Как дети примут? Какова будет их реакция?

- Реакция интересна. Но волнения нет. Волнение бывает отрицательным и положительным. Или волнение от предвкушения, или от тревоги. Страха точно нет. Есть радостное ощущение от того, что будет что-то новое.

Я не взрослый. Во мне живет ребенок, который все время ищет и находит. Я чувствую ребенка каждого возраста и подогреваю в них интерес тем, что их действительно может заинтересовать.

- Как добиться такого доверия детей? Вы же представитель взрослых, вы не ребенок.

- Нет - скажу я вам. Я не взрослый. Во мне живет ребенок, который все время ищет и находит. Я чувствую ребенка каждого возраста и подогреваю в них интерес тем, что их действительно может заинтересовать.

- Прежде, чем родились эти авторские номера, песни, танцы, вспоминая тот поток, который представляли собой ваши стихи, есть какое-нибудь стихотворение, которое наиболее близко, важно для вас?

- Есть такое стихотворение, но не потому, что оно мне ближе остальных. Это как пальцы на руке - который из них дороже? Но есть стихотворение, которое я всегда с удовольствием читаю, когда меня просят, только потому, что оно называется "Молитва танцовщика". Оно о том, о чем думают танцовщики, как бы молились танцовщики. Я его прочту.

Коснувшись лба тремя перстами

Стою на сцене, как пред алтарем.

Распахнут занавес, свет рампы между нами

И музыки пришествие мы ждем.

По телу дрожь, как сладкое причастие.

Шаги, поклоны, разворот

И... танцевать!

О, боже, ты обрек меня на счастье,

Позволив телом вечность целовать.

Вот нервный взмах за дирижерским миром,

И я, вращаясь в симфонической волне.

С небес сметаю всех придуманных кумиров

И с Богом остаюсь наедине.

И танцем я, как сын единородный

В экстазе истовом судьбу свою вершу

И у престола Терпсихоры благородной

Чуть-чуть усталый, я молитву завершу.

- Вот тот случай, когда надо пожалеть о том, что у нас нет видеокамер.

- Спасибо.

- Есть еще один секрет, о котором вы сказали до эфира и он касается вашей тяги к разным видам творчества. Я об изобразительном искусстве.

-  Это произошло месяца три назад. Я был в Москве, на одном из наших заседаний. Есть у нас такая организация ТОРН - Творческая организация российских немцев, где художники, хореографы, вокалисты, театралы объединены в одну организацию. Я попал на мастер-класс молодого художника. Он дал несколько техник рисования, и я провалился в этот жанр. Мне понравилось, что я тоже, оказывается, вижу, могу изобразить. После приезда домой, в течение полумесяца, я растворял краски и рисовал, рисовал... У меня сейчас 10 картин, за которые мне не стыдно. Всего около 30 картин.

Это совершенно новое для меня видение мира. Прошел месяц, и я на мир смотрю по-другому. Смотрю на небо, на ель, на березу и думаю - а как это нарисовать? Оказывается, все разное. Я замечаю детали, которые балетмейстеру и не были нужны. 

- Что вы рисуете?

- Пейзажи. Это акварель, мокрая бумага...

- Что вами движет? Азарт - чтобы получилось?

- Наверное, азарт и новизна. Это совершенно новое для меня видение мира. Прошел месяц, и я на мир смотрю по-другому. Смотрю на небо, на ель, на березу и думаю - а как это нарисовать? Оказывается, все разное. Я замечаю детали, которые балетмейстеру и не были нужны. Во что это выльется сложно сказать, но мне это интересно.

- Чем бы вы еще хотели овладеть? Каким видом искусства? Может быть, каким-то мастерством?

- По первой профессии я строитель, сантехник. Я дачу сделал своими руками. Сейчас, кроме рисования, основные силы уходят на овладение классической гитарой. Я уже провел один авторский поэтический вечер. Мне хочется, чтобы на этом вечере присутствовала хореография, живопись, поэзия и музыка. Объединить все это в один сценарий. Я представляю, насколько сильнее будет воздействие на зрителя.

- Это рисковое дело - выносить на публику свое новое умение. Одно дело - когда все свои. А есть люди, которые, не зная истории, пришли как зрители. Вы болезненно реагируете на замечания?

- Нет, мне достаточно своего видения. Возраст позволяет не оглядываться на окрики.

- Но самообманом не заниматься...

- Нет. Я выйду к зрителю только тогда, когда достигну порога, после которого будет не стыдно. Этому предшествует большая работа, и если я не достигну этого уровня, это останется моим хобби. Но мечта в том, чтобы сделать такую синтетическую программу.

- Вы сегодня неоднократно говорили "это не моя философия". А какая ваша философия?

- Можно было бы сказать религия, но я не очень верю в то, что написано. Точнее, очень не верю. Вся эта божественная философия прошла через тысячи рук разных людей.

Моя философия - какие-то нравственные устои, которые я в себе ощущаю. Я верю в то, что есть некая сила. Какая это сила... Как сказал один пермяк, доктор философии: "В попытках узнать мир, мы пытаемся узнать о покрое костюма, сидя в кармане". Мы не можем понять и знать всего костюма. Поэтому, я отношусь с недоверием к любой теореме. Есть ощущение, что какая-то справедливость есть. Я называю это просто "Небеса", которые общаются со мной без посредников.

- Вам нравится жить в Перми? Вы связаны с немецким центром, немецкой культурой. Вам не хотелось уехать туда?

- В последние годы немцев стали признавать одной из коренных наций России.

- Вы относитесь к тем, кого называют «русский немец».

- Российский немец. Мы тут живем со времен Ивана Грозного. Когда я хотел уехать, это было вынужденно. Но остановило то, что я коренной, вырос в России. Я сторонник того, что человек должен жить там, где он родился. Я родился в Челябинской области. Это рядом. Мне очень нравится Пермь. Мне здесь комфортно.